Ефрейтор Икс

Павел развернулся, и не спеша, пошел дальше. Позади послышалось:

– Ефрейтор, ко мне… – Павел вернулся, недоуменно поглядел на замполита, а тот, уже подпустив металла в голос, скомандовал: – Кру-угом! Бегом марш на станцию!

Теперь до Павла дошло. Он развернулся, и опять не спеша, пошел по дорожке, но при этом вдруг запел арию мистера Икс. Замполит опять его вернул. И так повторялось раз десять, и каждый раз, поворачиваясь, и не спеша, удаляясь от замполита, Павел запевал арию. В конце концов, тот сдался, яростно плюнул, и проворчал:

– Ефрейтор Икс, бля…

С тех пор он иначе как "ефрейтором Икс" Павла и не называл.

Уже раздевшись на пляже, Павел вдруг спохватился, что, идя расправляться с Гонтарем, оставил и наган, и нож дома. Вот будет потеха, если его сейчас на бережку мочилы зажмут! Однако искупаться страсть как хотелось. Он чувствовал себя так, будто только что из выгребной ямы вылез. Плюнув на осторожность, вошел в воду и поплыл против течения. Вода, и правда, была замечательной.

***

Избушка насмешливо смотрела подслеповатым окошком. Вернее, это была не совсем избушка, скорее это было серьезное зимовье; изба пятистенка, с драночной крышей и чердаком. Лаз на чердак наверняка был из сеней, по таежному обычаю, потому как в таких таежных избах на чердаках обычно травы сушатся, и хранится всякое добро. Вокруг разливалось море цветущего кипрея. Видимо когда-то давно здесь прошел пожар, уперся в берег реки, и добрый кусок тайги в излучине выгорел дотла, а потом тайга по какой-то причине вновь не завоевала это место.

Гиря тихонько матерился сквозь зубы, и было от чего. Крыня спросил:

– А это та избушка?

– Та. Другой здесь нет.

– Выходит, кинул нас, твой вольнонаемный…

– Не мог он меня кинуть…

– Откуда тогда этот кент взялся? – Крыня цыкнул плевком сквозь зубы в сторону мужика, копошившегося между разноцветными ульями.

Гиря сорвал травинку, сунул в рот, задумчиво пожевал, сказал медленно:

– Может, он недавно привез сюда свои ящики?

– Какая разница? Что делать-то будем?

– Пушка и патроны наверняка на чердаке.

Хмырь, жмурясь на солнце, проворчал:

– Стал бы вольнонаемный рисковать за пять кусков…

– Не за пять, а за десять… – благодушно проговорил Гиря. – Да тот падальщик и за трешкой в пекло бы полез.

Хмырь протянул руку, сорвал с ближайшего стебля кипрея цветонос с цветами, распустившимися только на самой вершинке, сунул в рот, и принялся задумчиво жевать. Крыня разинув рот, наблюдал, как цветонос исчезает во рту Хмыря, наконец, не выдержал, спросил:

– Ты что, корова?

Хмырь медленно сглотнул разжеванные цветы, проговорил:

– Давай, Крыня, сразу договоримся: я те не блатной, и не авторитет, атамана ты передо мной не строй. Я вас из тайги выведу, и сразу разбежимся. Что значит "корова", на вашем блатном языке, я знаю. Так что, в случае чего, я тебе глотку перехвачу, ты и мявкнуть не успеешь…

Крыня уставился на него мертвым взглядом. Но Хмырь невозмутимо сорвал второй цветонос и тоже сунул его в рот. До Крыни моментально дошло: тут не зона, тут мир Хмыря, и Хмырь свободно может оставить их всех троих гнить в чертоломе.

Гиря выплюнул травинку, проговорил медленно:

– Вот что, Крыня, пока этот кент ковыряется в своих ящиках, проберись незаметно в избушку и возьми заначку.

– На таких пасеках обычно шавок полно, от медведей стеречь… – равнодушно обронил Хмырь.

– А тут что, медведи водятся? – испуганно спросил Крыня и завертел головой.

Хмырь ухмыльнулся, проговорил:

– Медведь тебя жрать ни за что не захочет, побоится медвежьей болезнью заболеть…

– Это какой еще болезнью?

– Поносом…

Крыня плюнул, стянул бушлат и проворно нырнул в траву. Гиря с беспокойством смотрел на качающиеся стебли, отмечающие движение Крыни. Но пасечник был так поглощен своим занятием, что даже ни разу не поднял головы. Кипрей стоял стеной прямо у крыльца избушки, так что Крыня лишь на миг мелькнул, и исчез в темном проеме двери.

Прошло минут десять. Пасечник накрыл крышей улей и пошел к избушке. Хмырь флегматично констатировал:

– Все, погорел…

– Отсидится… – протянул Гиря. – Пасечник долго не будет в избушке сидеть.

Через минуту из дверей высунулся Крыня, помахал рукой.

– Вот придурок, удавить мало… – Гиря зло хватил кулаком по земле.

Войдя с яркого солнечного света в полутемную избушку, не сразу разглядели, что пасечник, мужик лет пятидесяти, лежит на лавке, а руки и ноги его жестоко скручены веревкой под лавкой. Под левым глазом у него набухал здоровенный фингал.

Гиря смерил Крыню злобным взглядом, проговорил:

– Три дня в дерьме сидели, что бы ты, чмо, в первый же день воли легавым след показал…

– Этот суслик спер нашу пушку! – не обратив внимания на критику, заверещал Крыня.

– Не брал я ничего! Я только вчера приехал! – закричал пасечник.

– Щас я те покажу, не брал!.. – Крыня выдернул из-за голенища длинную заточку.

Гиря схватил его за шиворот, пихнул к стенке, проговорил дружелюбно:

– Не петушись, придурок… Сильно уж ты энергичный, прямо, как понос…

– Это кто петух?! Кто придурок?! – заорал Крыня, и чуть было не всадил в Гирю заточку, но вовремя опомнился, а Гиря, будто того и ждал.