Эфиверсум

– Да, я помню,– так же стоя, не двинувшись, притянул общее внимание посетителей голос Эверлаза. – Даже ребенком я замечал за тобой какую-то растерянность, так не вязавшуюся с твоим озорством и оптимизмом,– заверил он каким-то холодно-драматичным, притом, закалено-юным голосом, так удивительно совмещающимся с его внешней замкнутостью; руки и ноги его были скрещены, а сам только плечом прилегал – как опорой – к стенке; жидкие серебристые волосы, были приглажены назад; злобный спущенный крючок носа, отлично сочетался с прищуренными желчными глазами.

– Не могу припомнить, Эверлаз, «по старой памяти, что по грамоте»,– пробурчала Марвуар в потугах припомнить; после чего, отрывисто–тихо, чуть ли не молитвенно, она пропела, если можно так выразиться, ведь между каждого слова умещалась слезливая точка:

Последняя звезда-а-а,

Моей промозглой памяти-и

И нимфа состояния души,

Души меня-я-я!

– Чай, время подойдет – и час пробьет,– беспечно прокряхтела старушка, поворачиваясь на боковую.

– Фильна, г-жа Марвуар, а как же мы?– взбунтовали некоторые дальние родственники, стоявшие поодаль. – У всех нас время на счету!..– крикнул из ряда какой-то смельчак.

– Торопиться жить, скоро умереть,– в полусне отразила Марвуар.

Ненавязчивое блекотание поспешающих, проводило Марвуар в безотложные грезы.

– Ты ли не торопишься,– послышалась дивная реминисценция голоса, не то во сне, не то наяву,– Желина.

Одно известно, с этим эховым накатом слов к самим ушам Марвуар, у нее проступил пот, несмотря на то, что комната хранила прохладу.

– Это ль, гляди, Вечный сон явился?– беззаботно отвечала Марвуар, ощущая себя в какой-то невесомости – как неваляшкой, что вот-вот перевернется в бездонное.

– Многознающему, но малопомнящему, совесть спать не даст,– говорил голос.

От сказанного, Марвуар ощутила, как будто ее внешнее тело откупорилось как матрешка, преобразовавшись в прилегающую к ней форму. Как не испугалась от такого старушка, но ощутила забытую легкость – верно двадцать годков к рождению воротилось обратно.

– Чего ж не помнить мне? Что кому надобно, то тому и памятно,– ехидно выкрикнула Марвуар в пустоту непроглядного и плотного тумана.

– Немому с глухой не столковаться,– отвечал голос, рассыпаясь эхом отдаления.

И тогда Марвуар вновь ощутила, как облегчилось ее внешнее тело, вновь откупорившись матрешкой; однако себя Марвуар тщилась увидеть из-за белой дымящейся пелены, залатанной сверху – донизу.

– Фильна Анжелина!– послышался галантный мужской голос, подкатывающий откуда-то издали.

Так Марвуар давно никто не звал; голос до боли знакомый..

– Не хотите ли пройтись, задумчивая леди,– предлагал он что-то, видимо, ей, совершенно несуразное с ее теперешним положением.

– Конечно,– отвечал женский голос. Я именно об этом,– сделав задумчивую паузу,– и думала.

Но, как потом Марвуар с ужасом почувствовала, отвечал этот женский, звонко–певучий голос именно ее губами! Глаза Марвуар замерли от жуткого страха, подкатывающего к горлу, который только возрастал с потоком слов, произносимых ею. Этим моментом, прямо из-за густого дыма или тумана, над ней вдруг нависло помутненное тело мужчины во фраке: с зажмуренными глазами, отчетливой улыбкой, голубоватым отливом лица и алой розой, вставленной в петлицу – рукой, прижатой к груди в позе исполнения этого действия,– с достаточно естественно скрюченными пальцами. От ужаса предоставленной возможности лицезреть фигуру вплотную, Марвуар едва ли не скончалась. И, как не пыталась она отстраниться и отвернуться от трупа, тело неустанно следовало вслед. Неожиданно, приобретши живую четкость очертаний, Марвуар, наконец, разглядела в нем своего мужа – Дэндольфа – увиденного спустя сорок лет по его кончине: он утонул в годовщину их серебряной свадьбы, в ту самую прогулку, начало которой он хотел освежить в ее «промозглой памяти».