Все мы находимся в непрестанном поиске смысла жизни, между тем порой даже не предполагая, что внешняя "видимость смысла" имеет свойство проявляться "внутренним".
Фантастика / Ужасы и мистика18+Эфиверсум
«написанной» людьми,
с надеждою на Бесконечность сих временных песков земли?…
Тем далеким и жарким июньским днем, в полдень, г-жа Марвуар Фильна Анжелина изволила умирать для того, чтобы проснуться, так и не постигнув за 82 года жизни – «сути Бытия».
– Эльбруг, друг мой, подойди,– подала первое хриплое подобие слов, г-жа Марвуар.– Помнишь,– солнце уютно обнимало ее ноги отблеском серпа на одеяле,– мы детьми с тобой запрыгивали в отбывающий поезд,– прищуривая глаза как от наслаждения солнечными лучами детства,– и неизвестно куда, лишь бы за внутренним зовом таинств. И она опечаленно выпустила руку Эльбруга, на миг взглянув на него потухшими, впавшими глазами, теперь способными выражать либо сожаление, либо устремляться вглубь себя.
Энергетика траура здесь, в этой занавешенной шторами спальне, проглядывалась во всех, тщательно подготовленных самой г-жой Марвуар украшательствах: журнальный столик, у кровати, хранил на себе лист с распоряжениями и наставлениям для всех присутствующих; послания с раскаяниями от лица рабы Божьей, невесть кому писанные. Изголовье кровати, было наплотно приставлено к окну с плотными задернутыми шторами «в пол» темно-лилового перламутрового отблеска, обшитыми золотой бахромой, а вверху на них была повешена голубая подвеска «Музыки ветра», видимо, чтобы умирающая была подхвачена уже «на том свете» в правильном направлении, а может и затем, чтобы вновь, в последний раз, сквозь годы услышать в этой песне звонкий смех соседских ребятишек, теперь бесследно канувших, для которых был неведом счет времени; услышать беззаботную, искреннюю радость.
«Почему мы теряем это? – думала г-жа Марвуар – в душе все та же любимая родителями – Фильна, – с курносым носиком, нежно-алыми, мягкого изгиба, пухлыми губками, пылкими румяными щечками и хрустально–лазурными озорными глазками.– Вот же я! Как же время накладывает отпечаток.. Марвуар продолжала размышлять, молчаливо вглядываясь в посетителей, в лица старых мужчин, исколотых трещинами времени.– Но даже время не вправе забрать у меня самое бесценное богатство – детство! Тут, вдруг, Марвуар попыталась подняться по порыву прозрения, словно отстаивая свое на это – право, но слабость и немощность бренного тела, отбросили ее обратно еще разительней, точно незримый присутствующий желал благополучного завершения издыхания, на который был приглашен. Но
Марвуар как следует откашлялась, да так, что присутствующие приметно засуетились, обеспокоившись началом безвременной агонии. Кто-то кому-то даже отчаянно взвизгнул, чтобы принесли воды, а кто-то поодаль – врача. Но старушка, откашлявшись, захохотала как хриплая ворона, и аккуратненько, да так резво-театрально сложила вытянутые ручки поверх одеяла, что кто-то рухнул, в беспамятстве, на пол. Все загомонило и зажужжало, послышались удивленные перешептывания.
– Поди, куда ветер дует,– сказала она нарочно тихо, чтобы другие подступились поближе к ней, и, выдержав запинку, продолжила, – там и дождь идет! – закончила она, глубокомысленно устремляя насмешливые глаза сквозь присутствующих.
Затем Марвуар затеисто взглянула проясненным взором вверх, на подвеску и зажмурила глаза, оставив сиять едва заметную насмешку на плотно сморщенных губах.
В комнате царила нощь, под охраной дня улицы.
– Но, видимо, не бывать сегодня ветру,– сказала Марвуар уже опечаленно, больше себе. – Я что-то упустила, но