Ее последний герой

– Да ничего подобного! Так кажется с высоты твоих двадцати девяти. А мне тогда было уже за сорок. Неудачница и нищая церковная мышь. С больным слабеньким сыном. Жизнь наша с Ильей была непростая, но, знаешь, совсем неплохая. Мы много разговаривали, гуляли. Он хорошо умел слушать… Мужскими капризами меня не испугаешь, загулы его в тот период были такими вялыми и редкими, что незачем было обращать внимание. Я понимала: это так, для поддержания реноме, ему самому все это уже неинтересно. Ну, и главное – мой сын. Операция и поведение Ильи тогда, в те страшные дни. Он был безупречен. Лучшие силы, путевки в санатории, моральная поддержка. Разве можно такое забыть? А при разводе? Мне отдал лучший кусок, ну а себе… Ты в курсе. Просто он устал от жизни и спутников жизни. Захотел одиночества. Разве здесь место обиде? Мы остались друзьями и часто созванивались. Ну, разве я осталась в убытке? Столько лет любви, пусть только моей, все равно! Спасенный сын, квартира, в конце концов.

Анна внимательно посмотрела на собеседницу:

– Вы удивительная, Женя. Я таких не встречала. И я думаю, как повезло Илье!

Женя рассмеялась и скомандовала:

– Обедать, девочка! Суп, вот что нам сейчас надо. А по супам у меня, между прочим, сплошные пятерки! Помнишь, кто так говорил?

Анна мотнула головой.

– Эх ты, – расстроилась Женя. – Тоська в «Девчатах». А суп, между прочим, грибной.

– Он для меня… Так же, как и для вас, герой. Ну, не кумир, разумеется, кумирами стали уже другие. И все же…

Женя удивленно приподняла бровь:

– Герой, говоришь? А в чем его героизм? В том, что в девяностые не поддался и не пошел лепить халтуру? Наверное, гордость не позволила или совесть. А в чем же еще? С одной стороны, он был счастливчик: ранний успех, деньги, поездки, красавицы подружки. А с другой – вечно больная несчастная мать, уход отца, смерть матери, сумасшедшая тетка. Слава богу, в новой семье отца его приняли. Фаечка оказалась добрейшей и милой женщиной. Искренне его полюбила. Там он видел тепло и уют. Видел любовь. После смерти отца Фаечку он не оставил. В старости и болезни был если не рядом, то начеку точно.

Лиля. Беда. Уголовное дело. Ташкент. Чудная и светлая картина, снятая там. Ирма. Казалось бы – и снова беда. Артур. Ну разве мог он оставить его у себя? При его-то кочевой жизни? И отдал ведь не в интернат, родной тетке. Ездил, возил подарки и деньги. Неудачный оказался ребенок. Не его вина, верно, но и не Ильи. А сколько он бился потом, когда начались наркотики? Любые клиники, любые врачи, деревня эта… Не помогло. Помогало совсем немногим, одному из десяти. Артур в их число не попал. Я знала, что он страдал… Умоляла его разыскать Артура. Он отказался. Ну, ты понимаешь, это мать не откажется никогда и ни при каких условиях, а отцы… Да и отцом он был почти номинальным… Сестру второй жены, которая растила Артура, он потом поддерживал и помогал ей. Потом эта чешка. Тоже история. Душила его своей страстью. Не знаю, была ли это любовь, ведь при любви как-то жалеют. Или я не права? Он все никак не мог от нее отделаться, даже скрывался. А она из тех, кто если не в дверь, то в окно. От нездоровья, конечно, я, как врач, понимаю. Потом появилась эта девочка, Стася. Та, что крутилась во время его болезни. Не ухаживала, крутилась. Спала на полу у его кровати и думала, что так проявляется верность. А верность, она в горячем бульоне и в теплых носках. Стася не кидалась на него, как чешка, не преследовала его, делала хуже: все время напоминала, что она есть в его жизни. Его это угнетало. Он не хотел ответственности, уже устал и не верил в хорошее. А тут она предъявила ему беременность. А он уже записан в неудачники, ему уже плюют в спину, уже почти нет денег, почти нет здоровья и сил. Ему ведь немало лет. И еще нет любви. Он понимает, что это ему не под силу и совершенно не нужно. После Артура он боится «новых» детей! И он предлагает ей сделать аборт. Несправедливо? С ее позиции – да. А с его – по крайней мере, честно.

Я узнавала про ту женщину. Она быстро, почти тут же выскочила замуж, родила дочку, все было в порядке. Я уговаривала его познакомиться с дочкой. Он все отнекивался, и только потом я поняла: боялся. Боялся привыкнуть, боялся ответственности. Боялся внести в жизнь девочки смуту и раздрай. Просто запретил себе. Подлец? Вот не знаю… На чей-то взгляд – да, сволочь определенно, но я так не думаю. Просто сломленный человек. Вот и все.

– А про Комарова вы знаете? – спросила Анна.