Ее последний герой

У двери она долго искала ключи, захлебываясь в слезах, наконец дверь открылась, и она влетела в квартиру. Скинув в коридоре все вещи, встала под душ – горячей воды не было. Сойдет и холодная, черт с вами! Полчаса Анна стояла под почти ледяной водой, и ей стало чуть легче. Дрожа, она вышла из ванной, расчихалась и подумала: «Как было бы славно, если бы была зима. Я бы распахнула все окна и легла на пол, а утром меня бы уже не было».

– Как было бы славно… – приговаривала она, ложась на диван.

И тут хлынул такой поток слез, что она даже удивилась, откуда в человеке такие реки и озера соленой воды. Дрожа от холода, кое-как доплелась до кухни, нашла полбутылки водки с пожелтевшей наклейкой, выпила ее из горла, теплую, почти не пахнувшую спиртом, утерла рот рукой и снова плюхнулась на диван.

Проснулась Анна через пару часов от тошноты, подкатившей к горлу. Вырвало прямо на ковер. Она бросила сверху отцовский махровый халат – убираться не было сил. Подумала, что отравилась старой водкой, которую отец держал для хозяйственных нужд, и тут же снова уснула, не слыша ни запахов, ни гула машин за окном, ни громкого клекота голубей, свивших гнездо и семью как раз под ее балконным окном.

«Хочется сдохнуть, – подумала она, засыпая. – Ох, как же хочется сдохнуть!»

* * *

Сама потеря, даже самая страшная, – это только начало. Самое тяжелое впереди – научиться с ней жить. Она понимала: сейчас она – легкая добыча для болезни, которая не раз уже ее посещала. И повода из нее выбраться уже не найдется. Кроме одного, единственного. Написать книгу. Книгу о нем, об Илье. Просто чтобы спасти себя.

* * *

Сколько дней она пролежала в темном забытьи, в черной яме кошмаров, засыпая и просыпаясь от частого стука своего сердца? Утро, день, ночь – какая разница? Доползала до туалета и снова валилась на диван. Потом, когда горло почти скрипело от сухости и боли, она медленно, по стенке, доходила до кухни и там жадно, захлебываясь, пила из-под крана. Болели растрескавшиеся губы, покрытые какой-то серой, словно грязной, коркой.

Разрывался городской телефон, мобильный давно сел и не подавал признаков жизни. Потом (или ей показалось?) звонили в дверь, нестерпимо громко стучали, словно коваными сапогами. Она закрывала голову подушкой.

Однажды она почувствовала на себе чей-то взгляд. Испуганно открыла глаза и увидела перед собой мать. Мать тревожно вглядывалась в ее лицо и, увидев, что Анна проснулась, осторожно погладила ее по спутанным волосам.

– Надо встать, девочка! – тихо, но твердо сказала она. – Надо встать и надо начать жить. По-другому не бывает. А для начала – душ.

Анна мотнула головой:

– Не хочу. Не буду. Не надо.

Мать помолчала и еще раз повторила:

– Надо, Анютик. Как бы тяжко ни было.

Услышав «Анютик», имя, которым ее называла мама только в далеком детстве, да и то нечасто, она вдруг резко села, отчаянно и громко разревелась и прижалась лбом к прохладной материнской руке.

Слезы не останавливались, но впервые они были не так тягостны. Впервые она почувствовала облегчение, словно слезы смыли крупицы гари с ее души. Совсем чуть-чуть, а стало легче.

Кое-как мать дотащила ее, по-прежнему ревевшую, до ванной и поставила под душ. Мыла ее мочалкой, осторожно, как моют младенцев. Потом, обтерев Анну мягким полотенцем, бережно, словно боясь причинить боль, отвела ее в комнату и уложила в только что перестеленную постель.

Анна задремала и проснулась от запаха куриного бульона. Мать кормила ее с ложки, как когда-то в далеком детстве. Анна осторожно, одними губами, слизывала с ложки бульон, а мать дула на ложку и подбирала капли, упавшие на подбородок.

Потом она уснула. Но это был совершенно другой сон, без кошмаров, без страха проснуться, без гулкого сердцебиения у самого горла, без ледяного пота и холодных вялых рук. А когда она проснулась, мама по-прежнему сидела у ее кровати.

Мать долго уговаривала ее поехать с ней, в ту самую «английскую» квартиру ее мужа, убеждая дочь, что там будут «уход и компания. И вообще– все, что ты пожелаешь». Анна вежливо и твердо отказывалась. Ей показалось, что мать этому обрадовалась. Договорились о ежечасном созвоне. Мать быстро собралась и уехала, внизу ее ждал водитель.

Анна распахнула окна, постояла у окна, вдыхая запах цветущих лип, и впервые исчезло ее желание вновь рухнуть в кровать. Она взяла в руки мобильный и набрала телефон Жени.

* * *

Она сидела в Жениной квартире и понимала, что совершенно не помнит, что уже была тут однажды. Они пили чай, и Женя рассказывала ей про свою жизнь и про внуков. О Городецком не говорили.

Выслушав хозяйку, Анна наконец попыталась рассказать о своем замысле. Женя слушала ее, опустив глаза и глядя на дно уже пустой чашки. Когда Анна закончила, она глубоко вздохнула и тихо спросила:

– А ты уверена, что ему бы это понравилось? Что он бы этого захотел?

Анна ответила:

– Я это делаю для себя. И для всех остальных, кто помнит его и для кого он что-то значил, кому помог и для кого был кумиром. И еще… – Она помолчала. – Я никогда бы не позволила себе написать что-нибудь такое, что бы ему не понравилось.