Еду в Самарканд

Я смотрю на старые здания. Жизнь невозможна без стариков. Без стариков и детей — поэтому на всех войнах самым большим преступлением считалось уничтожение стариков и детей. Так же, как дети необходимы жизни в начале, старики ей необходимы в конце, иначе жизнь будет жестоко и грубо оборвана. Новый город построить можно, однако жить в нем можно лишь при условии, что существуют на земле старые города. Старые дома. Ни один город, ни один дом, ни один человек на земле не начало, все они — продолжение.

ГОРОДСКАЯ СТЕНА

С веками рижская городская стена обросла домами, как дерево грибами: каждый старался использовать ее, общественную, как свою, чтобы сэкономить на строительстве дома. Ведь еще в глубокой древности было известно: если использовать общественное как свое, можно сэкономить, а то и заработать на строительстве.

Так и случилось, что городская стена исчезла из поля зрения не только внешних врагов, но и собственных жителей. Облепили ее домики с двух сторон, и если прежде она окружала мирную жизнь, то теперь мирная жизнь ее окружает.

Да, если мирная жизнь пойдет в наступление, никакая крепость не устоит…

Так говорят оптимисты.

А пессимисты сетуют, что жизнь наша мирная из обломков войны, никак ее не удается построить из мирного материала.

НОВЫЕ ДОМА

У домов тоже акселерация: старики приземистые, а дети вымахали под самые небеса. Высокие, статные, только очень уж друг на друга похожи. Видно, потому, что у них общие родители: общие строители, общие проекты. Ну, если не общие, то находящиеся в самом близком родстве: одному дому отец, а другому родной дядя.

Дети похожи, как братья, пускай и двоюродные. Но их это не смущает: главное, чтоб внутри было удобно. Не внешние украшения, а санузел, ванная с горячей водой. А там — неважно, как на тебя снаружи посмотрят.

Рационалистическое поколение. Старики — те были другими. Им хотелось радовать глаз. Чтоб не только радоваться самим, но чтоб и другие, глядя на них, радовались.

ПОРОХОВАЯ БАШНЯ

Чугунные ядра, застрявшие в ней, — следы бурно проведенной молодости.

Многие тогда хотели ее разрушить. Молодые были, горячие… Да и она тоже… Ее и сейчас называют Пороховой, а тогда… Был порох в пороховницах. Казалось, от одного прикосновения на воздух взлетишь.

С тех пор поутихли страсти, и ядра, пытавшиеся ее разрушить, теперь оберегают ее от разрушения. Сидят в ее стенах, как мирные, домашние кирпичи.

Мудрость приходит с годами и даже с веками. И тогда начинаешь понимать, что главное в жизни — не разрушение…

Только бы не взлететь на воздух, пока начнешь это понимать…

ПРОЩАНИЕ

Рижский накопитель — последнее наше место на рижской земле. Здесь собирают нас, чтобы всех вместе доставить к самолету.

Он, накопитель, прижался к земле, заваленный чемоданами, и смотрит, как самолеты взмывают в небо…

Детский взгляд на мир.

Ребенок смотрит снизу вверх и потому видит мир на фоне неба. А может, только так и нужно смотреть?

Рижский накопитель так ничего и не накопил, все, что ему удается накопить на земле, он тут же отдает небу. Так он отдал и нас — и вот мы летим.

Мы летим. Мы неотделимы от нашего пути и составляем с ним единую величину, выраженную в пассажиро-километрах. Так нас будут именовать в отчетах, нисколько не интересуясь, где пассажир, а где километр…

Нас не отделить от нашего пути. Каждый человек — единица, помноженная на пройденное, на совершенное…

Рига очень большая: она в десять раз больше Ужгорода.

Рига очень маленькая: она в десять раз меньше Москвы.

Слава богу, все относительно — и великость, и малость…

Это ободрение малым и предупреждение большим.

1983

ПРОГУЛКИ ПО ТАЛЛИНУ

Люхике-Ялг и сама не понимает, улица она или лестница. Во всяком случае, она не нога. Люхике-Ялг, Короткая Нога, это просто ее название.

Название улицы. Но почему же она вся в ступеньках? Девяносто пять метров одних ступенек — для улицы не расстояние, но для лестницы довольно прилично.

И вот еще чего Люхике не может понять: поднимается она или опускается? Иногда ей кажется, что она поднимается, и тогда у нее захватывает дух… или это она опускается? Ведь и у тех, кто опускается, тоже нередко захватывает дух…

Ровные улицы не знают сомнений. Вот Пикк-Ялг, Длинная Нога, — ведь она по-прежнему считает, что она длинная, потому что в ней 270 метров. Шутите, не те времена!

Слыхали про улицу Пирита? Три с половиной километра. Улица Кадака пять. А Нарвское шоссе и вовсе четырнадцать километров.

Но Пикк-Ялг не сомневается, что она по-прежнему длинная. Потому что ее так называют. В жизни очень важно, как тебя называют. Люхике-Ялг называют Короткой, значит, она короткая.

Однако это ее не смущает. Ее смущает главный вопрос каждой лестницы: не опускается ли она, когда поднимается, и поднимается ли, когда опускается?

На этот главный, самый главный вопрос по-прежнему нет ответа.