Считается, что рассуждения о первоначале привели Анаксимандра к идее переходов противоположностей друг в друга, поскольку они есть одно. Горячее может остыть, холодное – нагреться и т. д. Эту идею позже развили и многократно усилили Гераклит и Аристотель, и далее она вошла в комплекс законов диалектики Гегеля как понятие «единство и борьба противоположностей». Эта же идея стала основой научного понимания всевозможных явлений природы.
Таким образом, рассуждения милетских философов о Едином действительно придали импульс развитию философии и науки. Но для целей настоящей статьи здесь важно отметить и другое. Рассуждение о Едином имеет смысл образования теоретической связи вещей и явлений. Тёплое и холодное стали Единым в рамках теории теплофизики, то есть на теоретическом уровне. Иными словами, различие тёплого и холодного ограничено кругом явлений и заметно только на практическом уровне, когда речь идёт о прикладном сопоставлении температур в отношении самого человека как наблюдателя. Именно так его видели древние греки. Теоретический же, объяснительный уровень, устанавливающий идеальную связь тепла и холода, стирает это практическое различие.
Видеть за вещами Единое значит иметь по поводу этих вещей монистическую теорию. Само по себе то, что тёплое и холодное есть одно и то же для древнего грека, должно было казаться парадоксальным. Возможно, что и незнакомые с физикой современные люди могли бы тоже удивиться этому факту. Единство противоположностей само по себе выглядит как нечто парадоксальное. Но то, что противоположности, тёплое и холодное, оказались одним и тем же, означает не то, что все противоположности в мире суть одно, а то, что наука нашла такую теорию, которая объединяет тёплое и холодное, – скажем, теорию внутреннего движения. Наука нашла единство и во многих других явлениях, создав различные теории по этому поводу.
При этом нельзя сказать, что наука уже нашла теории, объединяющие все противоположности. Например, неизвестно, объединяет ли что-то совершенство и несовершенство, время и вневременность или даже случайность и необходимость. Речь идёт, конечно, о равноправном объединении этих категорий. Более того, нет никаких оснований полагать, что успех науки в создании подобных «объединяющих противоположности» теорий означает, что возможна тотальная индукция к тому, что всё есть Единое. Ведь это утверждение в действительности есть полная индукция, а значит, подвержено всем тем сложностям, которыми обладают индуктивные умозаключения. Когда говорят, что индуктивные умозаключения возможны вследствие того, что существует всеобщая связь явлений в природе, то это, конечно, ошибка. Всё наоборот: всеобщая связь явлений в природе есть само индуктивное умозаключение. А значит, оно вообще недоказуемо.
Эмиль Бутру пишет: «Прежде всего, что такое это абсолютное сведеніе множественнаго къ единому, измѣнчиваго къ постоянному, къ которому стремится научная мысль? Не есть-ли оно въ концѣ концовъ только сліяніе противорѣчивыхъ понятій? И если абсолютное постижимо для ума, законно-ли такое сліяніе?»[27]
Удивительно, но процесс научных поисков сегодня всё ещё движим импульсом, который был задан милетскими философами, и его можно явственно ощущать в самых современных исследованиях. После заявления А.Эйнштейна о намерении вывести Единый закон всего это направление в физике до сих пор занимает одно из ключевых мест. Именно такой теорией, например, претендует быть теория струн[28] и многие другие. Однако пока это только теория, которая не оправдывает возлагаемых на неё надежд, и Единый закон всего, обещанный Эйнштейном, всё ещё не найден.