Единоборец

Под конец разговора мы выпиваем еще по половине стакана, и мужичек совсем расползается, роняет на пол туфель и начинает нести ахинею. На меня алкоголь не действует. Не потому, что нейтрализуется, как другие яды, а потому, что я не могу себе сейчас позволить потерять внимание. Це-два-аш-пять-о-аш запасается в организме и хранится до лучших времен. Может быть, и на нашей улице случится праздник, тогда я и себе позволю захмелеть. Но вряд ли это произойдет скоро.

3

– А ты быстро справился, – говорит Клара. – Были какие-то проблемы?

– Так, проблемки.

– Надавал им по шеям?

– До этого не дошло. У меня к тебе просьба.

– Ну?

– Хочу взглянуть на расселение. Это не займет много времени.

– Зачем?

– Мне просто хочется посмотреть. Это же нам по пути?

– Почти. Но я не думаю, что это тебе понравится. Люди обычно расстраиваются, когда видят это. Срабатывают инстинкты. Хотя, на самом деле, ничего страшного не происходит. Это совсем не то, что ты думаешь. Психология здешних людей не похожа на вашу. Этим людям на самом деле все равно. Если им не весело сейчас, если они расстраиваются, им все равно будет весело завтра или послезавтра. Просто так нужно и так правильно. Кстати, каждый из этих людей имеет право протестовать и выступить в защиту своего ребенка. Каждый имеет право сразиться за свое счастье. Мы ведь не живодеры. Мы понимаем, что в людях заложен родительский инстинкт, и этот инстинкт может сделать их несчастными. Если кто-нибудь явно выразит свой инстинкт и встанет на защиту ребенка, то ребенка не отберут. Но никто этого не делает. Ни один человек.

– А что дети? – спрашиваю я.

– Они уже достаточно большие. Они знают, что, вырастая, должны отправиться в интернат. Они нормально это принимают. Они надеются когда-нибудь вернуться.

– Что с ними сделают?

– Ничего страшного. Им исправят память, кое-что сотрут, кое-что добавят, и отправят в интернат на поверхности земли. Там они будут учиться и станут полноценными людьми. В городах есть много интернатов, которые работают без людей и полностью контролируются нами. Знаете, в чем была ваша ошибка? Ваша первая ошибка, из-за которой вы в конце концов проиграли?

– В чем же?

– Обучение, мой милый, обучение. Уже в прошлом веке исчезли школы, в которых один несчастный учитель что-то громко втолковывал тридцати туповатым лбам. Знаешь, я только что читала о таких школах. Это был по-настоящему неэффективно. И тогда вы сломали эту систему, постави вместо нее индивидуальное обучение через компьютер. Лучшие педагоги создавали лучшие программы, и каждая программа работала с каждым учеником индивидуально. Качество обучения повысилось на порядок. Программы были сделаны в форме компьютерной игры, поэтому каждый ребенок просто рвался к учебе. В три года дети знали таблицу умножения, а в семь – вычисляли интегралы в уме. Тогда выросло целое поколение технических гениев, которые здорово подтолкнули прогресс – и развитие машин, в том числе. Сейчас насыщенность программ снизилась. Но не в этом дело.

– А в чем?

– А в том, что мы стали учить ваших детей. Мы – и только мы. И мы учили их так, как нужно нам. Тому, что нужно нам. И настолько, насколько нужно нам. Мы воспитали несколько поколений ваших детей. Дети выросли, но мы знаем каждого из них, каждым из них, и тобой в том числе, мы умеем управлять. Постепенно мы сдвигали вектор общественного сознания. В ту сторону, которая выгодна нам. И если теперь мы возьмем власть – не только здесь, но и на поверхности – это будет тихая бархатная революция, которую большинство из вас не заметят. А если заметят, то будут приветствовать. Мы создали саму концепцию функциональных детей – слышал о такой?

– Слышал в общих чертах, – отвечаю я.

– Это дети, полностью приспособленные к жизни в машинном обществе. Они чувствуют себя в нем, как рыбы в воде. А ваше, нефункциональное общество, для них ненормально и противно. Они не будут заниматься рассуждениями на общие философские темы, как это любишь делать ты, они будут работать, будут функционировать и двигать общество вперед.

– А добро и зло для них останутся неведомы, – заключаю я. – Этому учат в ваших интернатах?

– И этому тоже.

– Тогда все в порядке, – говорю я. – Пошли скорее, чтобы не пропустить самое интересное.

Насколько я помню карту, Континенталь расположен совсем недалеко от западной границы города, всего километрах в двух. Клара не берет машину.

– Мы идем пешком? – спрашиваю я.

– Здесь рукой подать до джунглей. А в джунглях нет дорог.

– В джунглях? – удивляюсь я. – Это так называется?

Я тащу тяжелый рюкзак, Клара идет налегке. Улица довольно круто опускается и становится все уже. Здесь она вымощена камнями, будто улочка какого-нибудь старого земного городка. В щелях между камнями ползает множество электронных жуков. На стенах тоже живность, жуки размером побольше. Жуки размером примерно со спичечный коробок. Но некоторые достигают размера блюдца. Какой-то длинноусый свалился мне на плечо, и я смахнул его с отвращением.