Единая параллель

Вот так же полки дивизии третий день безуспешно долбили немецкую оборону, ее вторую полосу. Перекатами, меняя друг друга, шли в десятую, пятнадцатую атаку, и снова отводили назад поредевшие подразделения.

Немцы сумели быстро и основательно заштопать прореху, вырванную в обороне нашим танковым клином. К тому же здесь, левее прорыва, щетинились опорные пункты, нанизанные густо на магистральное шоссе, как осиные гнезда на чердачной стрехе.

Прямо на покатом холме были Выселки. Сколько их, этих Выселок, уже встречалось на Курщине! Домов не видно — сгорели, торчат одни фундаменты, а между ними — вкопанные в землю танки и самоходки. Еще вчера различались рваные полосы траншей вдоль склона, сегодня — все черно, все перепахано снарядами, бомбами, минами, ни кустика, ни травинки живой не осталось. Как только атакующие приближались к проклятому черному рубежу, земля вставала на дыбы перед ними, будто из самых своих глубин извергая огненные всполохи.

Полковник-комдив нервничал, ругал приданную артиллерию, поддерживающую авиацию, материл саперов — всех подряд, кроме своей пехоты: она и без того гибла на его глазах. К вечеру бросил в бой последний резерв — учебный батальон бывалых курсантов-фронтовиков, завтрашних младших командиров.

Комбат учебного майор Баканидзе, обернувшись, сверкнул золотым зубом, помахал Вахромееву: «Будь жив, кацо!» Неделю назад, еще под Белгородом, Вахромеев был гостем Отара Баканидзе: пили в блиндаже спирт по случаю дня рождения майорского сына. («Десять лет— первый юбилей!»)

Баканидзе пошел правее — лощиной, но и там приметные свежезеленые, гимнастерки его солдат сразу, вместе с шеренгой идущих впереди танков, канули в зловещей завесе дыма, огня и пыли.

Вахромеев курил, сумрачно сплевывал: не нравилась ему такая война. Это все равно что бросать поленья в жаркую печь — пойдет прахом… Конечно, он понимал, что там впереди, далеко под Харьковом, уже несколько суток дерутся танкисты, и каждая выигранная минута обходится для них большой кровью. Они, как занесенная над пропастью нога, которой нужна сила, поддержка, чтобы сделать решающий шаг или, не дождавшись, непоправимо отступиться.

Как и чем измерить соотношение тех и этих потерь? Ведь в конечном счете все они складываются в одно общее, трагическое… А может быть, война вообще не терпит счета, потому что все теряемое ради жизни измеряется только самой жизнью и необъяснимо с точки зрения бесстрастной арифметики? Может быть, в войне не бывает напрасных жертв? Это ведь не промысловая охота в тайге, где всегда трезвый расчет и рассудочный счет, где охотник почти не рискует и ничего не теряет, кроме стреляных гильз.

Здесь все держится на случайности, все зависит от какой-нибудь шальной пули или негаданного снаряда, свиста которого так и не успеешь услышать…

Нет, должен быть счет! Обязательно должен быть. И такой, чтоб безжалостно строгий, беспощадно точный. Иначе может получиться так, что нечего станет считать.

— Оголтело воевать нельзя! — резко вслух буркнул Вахромеев, вдавив каблуком окурок. — Нельзя!

— Да уж конечно! — поддакнул Егор Савушкин, прильнувший к окулярам трофейной стереотрубы. Он с этой трубой таскался уже полмесяца, ежедневно, чуть свет, устанавливая ее в командирском окопе, а то и просто в поле, на временном привале: «Чтобы имелся свой НП!». — Мать-честная, как прут курсанты-то! Кажись, в первую траншею свалились. А майор Баканидзе фуражку утерял. Во герой, во мужик зажигательный!

— Егор, я что тебе приказал? — недовольно повернулся Вахромеев. — Кончай пялиться! Живо беги к вологодцам, пускай готовят штурмовые средства!

Вологодский взвод ребят-комсомольцев, правда поредевший уже, зарекомендовал себя за минувшие дни цепкой фитиль-командой: парни увертливые, настырные, ловкие, им ни яры, ни кручи не преграда.

Вахромеев уже прикинул: майор Баканидзе наверняка застрянет на второй траншее. Тогда наступит черед «карманной роты» комдива. А это значит, автоматчикам-вахромеевцам придется брать крайних два дома, вернее, кирпичных фундамента. И не в лоб, а справа, со стороны крутого овражного склона. Там первыми пройдут вологодцы, а уж «старики» за ними.

Сзади полевым проселком пылила небольшая автоколонна — из тыла к дивизионному НП (уж не броневики ли на подмогу?). Юркнула к ближнему ставку под белесые ветлы. Через несколько минут на пригорок к остову разрушенного ветряка быстрым шагом поднялась группа офицеров. Шедший впереди — плечистый, крепкошеий, в мягкой кожаной куртке, — не дослушав выскочившего навстречу- комдива, взял его за локоть, повел в сторону.

Они одновременно спрыгнули в окоп Вахромеева.

— Вот тут другое дело! — сказал приезжий, снял фуражку и вытер платком массивную, чисто бритую голову. — А то придумал НП на мельнице. Она же десять раз пристреляна!

Мельком кивнув Вахромееву, бритоголовый генерал уже глядел в стереотрубу, регулируя окуляры, Вахромеев все никак не мог сообразить: где он видел этого скуластого меднолицего человека с таким жестким пронизывающим взглядом?