Раздача денег и земли продолжалась по накатанной колее почти до самого вечера с коротким перерывом на ранний ужин. Здесь вообще ужинали рано, стараясь успеть до темноты. И то на нем настояла Истрил, а народ так и простоял перед атаманской землянкой в ожидании пока начальство перекусит. Всем хотелось непременно сегодня получить свой кусочек счастья, а то ведь оно такое, счастье-то, отвернулся на мгновение — и все, жди теперь, когда оно еще раз на тебя посмотрит. И ведь добились своего. У верхушки деревни не хватило совести спокойно есть, пока люди стоят и терпеливо, чисто по-крестьянски ждут. Просто кусок вставал поперек горла. Поэтому — быстрый перекус и опять: золотые, бирки и чередой сменяющие одно за другим, светящиеся надеждой, лица и натруженные мозолистые руки с трепетом выбирающие бирки из бересты. Правда следующим после бывших каторжников кандидатам на жителей деревни золотой давался уже не просто так, а с условием, что крестьяне должны прожить в деревне не меньше пяти лет. Если же он хотел уйти из поселения, то должен был золотой вернуть. Впрочем, радости крестьянам это не испортило, они, те еще лесные бирюки, и так не рвались на свободные хлеба. Худо-бедно поздним вечером, или скорее уже ранней ночью, очередь наконец подошла к концу и когда Брано в очередной раз выглянул за дверь, то с облегчением выдохнул:
— Все.
На столе оставалось еще не мало бирок, так как делали с запасом на будущее и в плане это было учтено. Раздавали только центральные участки. Мужики разобрали берестяных квадратиков только на одиннадцать участков, оставив нетронутыми в шесть раз больше. Так что что деревне было куда еще расти. Но новоселы будут заселять уже окраины.
— Славно поработали. — Карно с удовольствие потянулся, разминая застывшие от долгого сидения мышцы. — Надо бы пойти глянуть, а то мужики, они такие… мужики. Да и вообще, прогуляться надо, а то засиделись.
Все согласно закивали головами и гурьбой повалили на улицу. Только вышли, как сразу же, не смотря на наступающую темноту, заметили сиротливо стоявшую у дерева группку женщин. Они стояли, скорбно поджав губы и терпеливо поджидая начальство. Так же тихо, только шепотом переговариваясь, стояли и облепившие их дети, мал мала меньше. Одна из женщин вообще держала грудничка, прижав к груди замотанный в тряпки живой комочек.
— А это еще тут кто? — удивленный бас Карно раздался в вечернем сумраке.
— Так это… Бабы… Вдовы это наши. — Брано, как бывший староста был в курсе происходящего. — Мужей-то у них нет, то есть — нет хозяев-то.
— И что? Я что ли им за мужа буду? — продолжал разноситься сочный баритон Карно. — Так я столько не потяну.
— Так — участки-то раздают только хозяевам… Ну мужикам, значит. А тут, как бы… Нету хозяев-то.
Бабы пригнули головы, но никуда не уходили. И дети притихли совсем и не издавали даже звука. Только одна из вдов, та самая грудастая и разбитная бабенка, а сейчас смиренно склонившаяся, тихо произнесла:
— Нам бы хоть один надел на троих…
Ольт уже все понял и подергал Карно за рукав.
— А? Кто это тут? Ольт? Да отпусти рукав-то. Чего сказать хочешь?
— Попросить хочу, Карно, ты выдай им тоже бирки с участками. Не дело их обижать. Бабы же не виноваты, что кормильцы пропали. Жить-то надо. Смотри, какие детишки малые. — зашептал на ухо Ольт пригнувшемуся Карно.
— Да, тяжело одной без кормильца остаться. — вздохнула стоявшая рядом и поэтому все слышавшая Истрия. — Как вспомню, как я мыкалась с Ольти и Олентой малолетними, когда Арнольд в лесу пропал.
— Да понял я, понял. Что я зверь какой-то? Бабы, не стойте столбами, пошли в дом. А то ишь стоят тут, молчат. — если Карно еще в чем-то и сомневался, то после этих слов Истрил, развернувшись, пошел обратно к дому.
За ним важно кивая головой прошествовал Брано. А уже за бывшим старостой засеменили вереницей и бабы. В глазах их, только недавно потухших, засветилась тонким лучиком проклюнувшаяся сквозь скорлупу неверия надежда, что будет в их жизни еще что-то хорошее. Ольт с Истрил переглянулись. Она ласково взъерошила ему темные вихры, а он обнял ее за талию.
— Ты самая лучшая мама на свете.
— Пойдем посмотрим, что там Карно грозный рычит? Напугает он баб-то.
— Конечно! Чтобы я, да пропустил, как наш староста будет причинять добро и раздавать справедливость? Да ни за что!
Они зашли в избу и увидели первый акт справедливости от Карно, которую получил Брано. Новый староста сидел за столом, положив тяжелые руки на столешницу, и, как каменщик укладывает увесистые камни в стену, так и он припечатывал своим словами бывшего коллегу, чья спина все больше и больше горбилась под тяжестью падавших на его голову слов.