Эдатрон. Лесной край. Том 1

Ольт чувствовал себя дедом Морозом и, что греха таить, ему было приятно. Его просто приводило в умиление простота и прямота местных. Отбросив дела в сторону, тут же уселись праздновать. Спотыкач развязал языки суровым таежным мужикам и Ольт узнал много интересного. Ему все было интересно. Он слушал и мотал на ус любую мелочь, что могла помочь ему в познании этого мира. Прощались они уже не просто знакомыми, а хорошими друзьями. Единственное, что на короткий миг омрачило веселье, это новость о дочке одного из них. Вельт, так звали этого каторжника, нахмурился, но Ольт предложил не думать об этом, а рассказать, как добраться до их деревни. Это решение пришло к нему спонтанно, когда он узнал все обстоятельства их жизни. Наверно стоило повременить и еще раз все обдумать, взвесив все «за» и «против», но еще в той жизни он отличался быстротой и решительностью, что часто помогало ему в решении проблем, а сейчас, обладая детским телом, которое порой самовластно вело себя в соответствии с возрастом, он просто не мог удержаться и предложил бывшим каторжникам перевезти их семьи в лагерь разбойников. Все ближе будут. А условия жизни немногим отличаются от их нынешних. Что деревенские избушки, что землянки разбойников — те же яйца, только вид сбоку. Даже получше будут, и главное — не придется налогов платить. А огороды можно и здесь развести. Единственным условием поставил сохранение секретности, чтобы никому и никогда ни слова о прииске, мотивируя это тем, что если кто-то из посторонних узнает о нем, то им тут не жить и придется опять подаваться в бега. Жить, прячась от стражников, боясь каждого кустика, мужикам не улыбалось, и они клятвенно пообещали, что ни-ни. И странное дело, почему-то им верилось. Да ради того, чтобы жить вместе со семьями, не скрываясь хотя бы от родных, они были готовы на все. Так что, хотя Ольт взвалил на свои плечи еще одну обузу, назад он шел с легким сердцем. Правда все эти разговоры заняли немало времени, поэтому к лагерю он подходил уже в сумерки.

А в лагере стояла предгрозовая тишина. В свете догорающего дня у котла с кипятком стояла Истрил, в руках у нее была палка для помешивания белья, которую она держала как меч и хмурый взгляд нет-нет мелькал в сторону Карно. Тот сидел отвернувшись, делая вид занят починкой лука, но сгорбившаяся спина и втянутая в плечи голова ясно говорили о том, что он прямо кожей ощущает эти горячие взгляды, а виноватое и в то же время опасливое выражение лица просто-таки кричало о том, что он ждет, когда палка в руках Истрил прогуляется по чьей-то лживой одноглазой роже. И возможно не только палкой, но и еще мокрой горячей тряпкой. Его грустная мина выражала такую безнадежную покорность, что Ольт фыркнул.

— А вот и я!

Истрил, тут же забыв о несостоявшейся жертве женского произвола, кинулась обнимать и ощупывать, все ли с ним в порядке, запоздавшего сыночка. А Карно украдкой с облегчением вздохнул.

— Ольти, дорогой, что же ты так долго? Я тут что только не передумала, вся переволновалась… — Вообще-то Истрил была довольно сдержана в своих чувствах, но тут от долгих переживаний ее как прорвало, хотя она уже успела узнать его, как опытного таежника. Да и по легенде он же как-то прожил в лесу три года, пусть и с помощью мифического Архо Меда. Он знал о ее материнской любви, но не ожидал такой силы чувств и с неожиданной для себя нежностью ответил:

— Ну что ты, мама, все хорошо. Подумаешь, сбегал на прииск, по лесу прогулялся. Ты же знаешь лес для меня дом родной. — и тут же, чтобы сбить ее с волны, добавил, — Только аппетит нагулял. А у нас есть, что пожрать? Готов оленя целиком заглотить!

— Ольти, один раз я тебя уже потеряла. И клянусь, второго раза не будет. — она прижала его голову к груди и не отпускала долгих пять минут. Ольт почувствовал себя виноватым. С высоты своего возраста он понял, что она пережила и как себя корила, что отпустила его одного на встречу с каторжниками. И если бы с ним что-нибудь случилось, то он боялся думать, что сделает с собой Истрил. Поэтому виновато забубнил, уткнувшись куда-то под мышку, и ласково поглаживая обнявшую его женскую руку.

— Ну что ты, все хорошо. Хорошо. Мама, успокойся. Давай лучше поужинаем. Я такой голодный, что медведя живьем проглочу.

Истрил сразу же, вытерев уголки глаз, захлопотала. Какая же мать оставит сына голодным. А к Ольту подошел Карно.

— Да, малой, заставил ты нас поволноваться. Чего так припозднился? Ты уж так больше не делай, а то я уже думал, что с меня шкуру живьем будут снимать. Как там каторжники, живы еще?

— А что с ними случится? Живехоньки. По тебе скучают. Где, говорят, наш Кривой, отец родной.

— На и слава Единому. — проговорил Карно, не обращая внимания на словесные щипки Ольта. — Что еще говорили?

— Ох, Карно. Много чего сказали, но… Устал я, давай завтра поговорим. А сейчас поесть и спать. Время пока терпит.