Джуду вспомнилось при этом, что отец никогда не упоминал ни о Северном Вессексе, ни о его матери, до самой своей смерти.
– Тоже самое вышло и с теткой, сестрою твоего отца. Её муж оскорблял ее, и наконец ей так опротивело жить с ним, что она удалилась с своей маленькой девочкой в Лондон. Фолэ не были созданы для брачного ярма: оно никогда на нас складно не сидело. Видно, есть что-то в нашей крови, что не мирится с обязательством делать то, что мы делаем очень охотно добровольно. Вот поэтому-то тебе и следовало послушаться меня и не жениться.
– Так где же отец с матерью разошлись – вы говорите у Браун-Хауза?
– Немножко подальше, где дорога поворачивает на Фенворс и останавливается пешая почта. Там, где прежде стояла виселица.
Уже сумерками, выйдя от старушки, Джуд отправился домой. Но, дойдя до открытой равнины, он свернул на нее и дошел до большего круглого пруда. Мороз держался, хотя и не особенно сильный, и крупные звезды медленно выступали над его годовой, мигая из таинственной глубины неба. Он ступил сначала одной, а потом и другой ногой на край льда, затрещавшего под его тяжестью; но это не смутило его. Он стал скользить по нем дальше, при чем лед резко поскрипывал под его ногами. Дойдя почти до середины пруда, он оглянулся и подпрыгнул; треск повторился, но Джуд устоял. После нового прыжка с его стороны и треск льда прекратился. Тогда Джуд возвратился и вышел на берег.
– Любопытная штука, – подумал он про себя. – Чего ради я уцелел? и он решил, что не достоин избрать себе род смерти. Легкая смерть гнушалась им, не хотела принять его в качестве добровольной жертвы. Но что же оставалось ему предпринять, что было бы более общеупотребительно и пошло, чем самоубийство? Пусть другой исход менее благороден, но он более соответствует его теперешнему унизительному положению. Он может напиться, это и будет самое подходящее, а он и забыл о вине. Пьянство всегда было самым обычным, избитым утешением отъявленных негодяев. Теперь он начал понимать, почему иные люди напивались в трактире. С этими мыслями он изменил направление пути и вскоре пришел к одному неприглядному трактиру. Когда он вошел и сел к столу, стенная картина с изображением Самсона и Далилы напомнила ему, что он заходил сюда с Арабеллой в первый воскресный вечер их флирта. Он потребовал себе вина и пил рюмку за рюмкой, в продолжение целого часа, если не больше.
Поздним вечером шел он, покачиваясь, по направлению к дому; всякое сознание унижения у него исчезло, голова была совершена свежа и он стал хохотать, представляя себе, как-то примет его Арабелла в этом новом виде. Но дом оказался уже в потемках и Джуду пришлось порядочно повозиться, пока в его состоянии удалось ему зажечь огонь. Тут он заметил, что свиная туша была уже убрана, хотя отбросы еще и валялись. На стене подле очага был приколот старый конверт, на внутренней стороне которого Арабелла написала лаконическую строчку:
–
Весь следующий день Джуд оставался дома. Он отправил тушу в город, потом убрал комнаты, запер дверь, положил ключ на обычное место, на случай возвращения жены, и ушел в свою мастерскую в Ольфредстоне.
Вечером, притащившись домой в том же виде, как и накануне, Джуд увидел, что жена домой не возвращалась. Следующий и еще следующий день прошли в той же неизвестности. Наконец, принесли письмо от неё.
В нем Арабелла откровенно признавалась, что он надоел ей. Такой неинтересный слюняй ей не нужен, и его ремесло нисколько ее не занимает. Нет никакой надежды, чтобы он когда-нибудь исправился или исправил ее. Далее она сообщала, что родители её, как ему известно, в последнее время подумывали об эмиграции в Австралию, так как свиноводство теперь стало убыточным. Теперь они решились, наконец, на переселение и она вызвалась ехать с ними, если он против этого ничего не имеет. Она там надеется скорее найти себе подходящее дело, нежели в этой нелепой стороне.
Джуд ответил, что против её отъезда ничего не имеет. Он находит это дельным решением, раз она задумала с ним разойтись, и уверен, что это послужит к выгоде обеих сторон. Вместе с письмом он вложил в конверт деньги, вырученные от продажи туши, прибавив и собственный небольшой остаток.
С этого дня Джуд больше ничего не слыхал об Арабелле, узнав только стороною, что семья её еще не уехала, ожидая распродажи своего имущества с аукциона. Тогда он уложил все вещи в фуру и отослал их Арабелле, чтобы она продала их вместе с прочим добром, или выбрала из них для продажи что захочет.
Потом, возвращаясь на свою квартирку в Ольфредстоне, он увидал в окне одной лавки небольшой билетик с объявлением о продаже обстановки его тестя. Вскоре затем ему случилось зайти в маленькую лавчонку скупщика старых вещей на главной улице, и между разным хламом из старой домашней утвари, по-видимому только что привезенным с аукциона, Джуд заметил небольшую фотографию в рамке, оказавшуюся его собственным портретом.