Мой теперешний дом и его местонахождение навязаны мне силою обстоятельств: мне даже из меблировки мало что нравится. Мне здесь страшно неудобно; но о хаосе переезда и перемещения моего имущества нечего и задумываться до тех пор, пока я не выполню обусловленную договором работу. Когда и если я это сделаю, ежели я к тому времени еще буду в добром здравии, я надеюсь уехать далеко-далеко, так, чтобы новый мой адрес не появлялся ни в каких справочниках.
Если вы задаетесь вопросом, отчего я принял вас, учтивую, очаровательную пару, в этакой дыре, позвольте мне объяснить, что в моем доме нет общей гостиной; есть лишь гостиная моей жены, заставленная ее личными вещами. В «Нью-Йоркере» эта гостиная была описана крайне пренебрежительно (одним из наших визитеров)[442]; и, когда статью процитировали лондонские газеты, мы с женой стали объектом насмешек (и, что еще хуже, соболезнований). С тех пор она отказывается пускать к себе в комнату кого бы то ни было, кроме самых близких друзей. Сам я точно никого не пущу (и уж конечно, не фотографа) в свою «жилую комнату», где в обществе книг, которыми я действительно пользуюсь, и папок с неопубликованными материалами, я по большей части провожу дни, когда я дома; там-то я и пишу, насколько время позволяет.
На самом деле, я невысок, и сложения отнюдь не крепкого. Сейчас во мне росту 5 футов 8 1/2 дюйма; сложения я крайне хрупкого, с характерно небольшими кистями рук. Большую часть жизни я отличался исключительной худобой и малым весом. А уже после пятидесяти обзавелся «животиком». Так оно частенько случается с теми, кто играл в спортивные игры и занимался плаванием, когда возможностей к тому не остается.
Мать-настоятельница стояла во главе монастыря (ордена Святого Младенца) в Черуэлл-Эдж, что, помимо прочих своих функций, содержал общежитие для девушек-студенток. Но, насколько мне известно, история была такова: мисс М. Э. Гриффитс (ныне одна из старейших членов английского факультета) начинала работать тьютором по английскому языку; до того она была моей ученицей и оставалась другом семьи. Я одолжил ей машинописный текст «Хоббита». Она одолжила его Сьюзен Дагналл, своей ученице, жившей в общежитии[443]. Сьюзен одолжила его матери-настоятельнице, чтобы ее развлечь: та как раз поправлялась после гриппа. Насколько этот текст развлек настоятельницу, я не знаю; так что она — своего рода тупик в его путешествии. В обоих случаях — и матери-настоятельнице, и Сьюзен Дагналл — рукопись одалживалась без моего ведома[444], я вообще не придавал ей значения, однако тем самым были заложены основы моего успеха, поскольку так я познакомился с «Аллен энд Анвин». Мне всегда незаслуженно везло в главном. Печально, что мисс Дагналл, которой я в итоге стольким обязан, если не ошибаюсь, погибла в автокатастрофе вскорости после своей свадьбы.
Рецензенты издательства «Аллен энд Анвин» были абсолютно правы, отклонив его; не за то (я надеюсь), что, по их выражению, «он слишком мрачен и в нем слишком много кельтского на вкус современного англосакса»; поскольку этот свой характер, столь неверно описанный, он сохранил, равно как и «Властелин Колец» по большей части; но потому, что его требовалось переписать и получше обдумать. По большей части он представлял собою сочинения совсем ранние, восходящие еще к 1916 г., а зарождалось все это куда раньше.