Читаем Джон Р. Р. Толкин. Письма полностью

Разумеется, не приходится сомневаться, что план на самом деле был задуман и обсужден (Арвен, Гандальвом и прочими) еще до того, как Арвен об этом заговорила. Однако Фродо понял, что к чему, не сразу; осознать, что все это значит, можно было лишь постепенно, по зрелом размышлении. Такое путешествие поначалу, надо думать, казалось вовсе не страшным, даже скорее желанным — пока не называлась точная дата и возможно было откладывать его до бесконечности. На самом-то деле ему хотелось, так по-хоббитски (и по-человечески), просто-напросто снова «стать самим собою» и вернуться к прежней, привычной, однажды прерванной жизни. Но уже на обратном пути из Ривенделла он внезапно понял, что это для него невозможно. Отсюда его восклицание: «Где обрету я покой?» Ответ он знал, так что Гандальв не откликнулся ни словом. Что до Бильбо, вероятно, Фродо не сразу понял, что имела в виду Арвен, говоря: «Больше не суждены ему долгие путешествия, кроме одного-единственного». Как бы то ни было, к себе он эти слова не относил. Когда Арвен это сказала (Т.Э. 3019 г.), он был еще молод, ему не исполнилось и 51, а Бильбо был на 78 лет старше. Но в Ривенделле он стал понимать происходящее более ясно. Что за беседы он там вел, не сообщается, но из прощальных слов Эльронда (III267)[398] и так все понятно. Со времен первого же приступа болезни (5 октября 3019 г.) Фродо наверняка задумывался об «отплытии», хотя по-прежнему воздерживался от принятия окончательного решения — отправиться с Бильбо или отправиться ли вообще. Определился он, вне всякого сомнения, после своего тяжкого недуга в марте 3020 г.

Сэм задумывался как персонаж обаятельный и смехотворный. Некоторых читателей он раздражает и даже бесит. И я их отлично понимаю. Все хоббиты порою вызывают у меня те же чувства, хотя я по-прежнему люблю их всей душой. Но Сэм бывает и впрямь «невыносим». Он — наиболее типичный хоббит из всех, кого мы видим часто; и в результате этого в нем ярче всего проявляется то качество, которое подчас с трудом выносят даже сами хоббиты: пошлость, — и под этим словом я разумею не просто «приземленность», но духовную близорукость, собою весьма гордую, самодовольство (в разной степени) и самоуверенность, и готовность все мерить и оценивать исходя из ограниченного опыта, воплощенного по большей части в навязших в зубах сентенциях «житейской премудрости». Мы близко знакомы лишь с хоббитами исключительными — теми, кто наделен благодатью или даром: умением видеть красоту и чтить то, что выше и благороднее их самих, — умением, вступающим в противоречие с их деревенским самодовольством. Вообразите себе Сэма, но без наставлений Бильбо, без его увлеченности всем эльфийским! Да пара пустяков. Достаточно лишь взглянуть на семейство Коттонов и на Папашу по возвращении «Путешественников».

Сэм был крайне самоуверен и в глубине души слегка тщеславен; однако тщеславие это преобразилось благодаря его преданности Фродо. Он не считал себя ни героем, ни храбрецом, вообще ничего выдающегося в себе не усматривал, — вот разве что служение и верность своему господину. И к ним (пожалуй, неизбежно) примешивались гордость и собственничество; их трудно вовсе отделить от преданности тех, кто исполняет подобную службу. В любом случае, эти качества помешали ему до конца понять любимого хозяина и последовать за ним в его постепенном приближении к благородству служения тем, кто к себе не располагает, и к умению увидеть в испорченном — поврежденное добро. Он со всей очевидностью не понимал до конца ни побуждений Фродо, ни его горя в эпизоде с Запретной заводью. Понимай он лучше, что происходит между Фродо и Голлумом, в финале все, возможно, сложилось бы иначе. Наверное, для меня самый трагический момент в Повести наступает в II 323 и далее, когда Сэм не сумел заметить разительную перемену в тоне Голлума и в выражении его лица. «Ничего, ничего, — тихо промолвил Голлум. — Славный хозяин!» Раскаяние его загублено на корню, и вся жалость Фродо (в известном смысле{В том смысле, что «жалость» для того, чтобы стать истинной добродетелью, должна быть направлена на благо ее объекта. Она пуста, если практикуется только для того, чтобы остаться «чистым» самому, свободным от ненависти или совершения несправедливости как таковой, хотя и это тоже достойное побуждение. — Прим. авт.}) пропала впустую. Логово Шелоб становится неизбежностью.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
100 великих гениев
100 великих гениев

Существует много определений гениальности. Например, Ньютон полагал, что гениальность – это терпение мысли, сосредоточенной в известном направлении. Гёте считал, что отличительная черта гениальности – умение духа распознать, что ему на пользу. Кант говорил, что гениальность – это талант изобретения того, чему нельзя научиться. То есть гению дано открыть нечто неведомое. Автор книги Р.К. Баландин попытался дать свое определение гениальности и составить свой рассказ о наиболее прославленных гениях человечества.Принцип классификации в книге простой – персоналии располагаются по роду занятий (особо выделены универсальные гении). Автор рассматривает достижения великих созидателей, прежде всего, в сфере религии, философии, искусства, литературы и науки, то есть в тех областях духа, где наиболее полно проявились их творческие способности. Раздел «Неведомый гений» призван показать, как много замечательных творцов остаются безымянными и как мало нам известно о них.

Рудольф Константинович Баландин

Биографии и Мемуары
100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии