Джо Варвар и Чвокая Шмарь

— Ах да! Я уже… м-м-м! — Барон с наслажднием отхлебнул чаю и сунул в рот следующий кусок того же мерзкого пирога. Шумно прожевал, столь же шумно проглотил и только потом сказал: — Я, собственно, пытался отыскать эльфа-письмоносца, но мне так это и не удалось. Его нигде не было. Ничего, — барон вздохнул и откинулся на пышные подушки, — я немного отдохну и снова займусь этим вопросом.

Бенсон помолчал, огляделся и промолвил:

— Прости мне мою наглость, господин мой, но осмелюсь напомнить: в сообщении говорилось, что если господин барон не ответит до заката, то баронессу обреют наголо!

— М-м-м, — промычал барон с полным ртом. Потом поцокал от удовольствия языком и равнодушным тоном изрек — Ужас какой.

— А потом, — продолжал Бенсон, — ее утопят в бочке с молоком розовых смердунов!..

Рогатый Барон мечтательно улыбнулся.

— Молоко розовых смердунов, — прошептал он. — Как это унизительно! Бедная дорогая Ингрид! Сил нет даже думать об этом… Принеси-ка мне еще кружечку горячего чая, этот уже остыл, А заодно захвати на кухне парочку тостов с плесневым грибком.

А между тем в Эльфийский Лес все прибывали и прибывали эльфы. Воздух так и звенел от их смеха, пения и веселой болтовни — ибо, хотя эльфы Чвокой Шмари действительно любили свою работу, они, похоже, совсем потеряли голову в предвкушении праздника, которого у них никогда еще не было.

Тем более сей необычный праздник затрагивал душу и честь любого уважающего себя эльфа. Он так и назывался: ТРУДОВОЙ, то есть был связан с тяжким физическим трудом, способным сломать спину любому слабаку! Вот что обещал им тот таинственный призыв, на который все они откликнулись с такой готовностью: трудную работ;/ в волшебном Эльфийском Лесу. И, опьянев от радости, эльфы скользили в танце и во все горло распевали звонкие песни.

— Все на праздник в Эльфийский Лес! — щебетали они без умолку. — Все на праздник в Эльфийский Лес! Все на праздник в Эльфийский Лес!

— Ох, дайте же наконец отдохнуть! — ворчливо проскрипел старый кряжистый дуб, от раздражения подрагивая узловатыми ветвями.

— От их визгливых голосов просто в ушах звенит! — поддержала его изящная ива-соседка.

— И правда, эльфы порой страшно действуют на нервы! — подхватили ее приятельницы, дрожа от негодования тонкой листвой. А эльфы вихрем проносились меж стволов деревьев, перепрыгивая через выступавшие из земли старые корни.

— Такой визг — словно пилой тебя перепиливают! — мрачно пробасил высокий раскидистый бук.

— О, Бретт, не надо! — зашикали на него соседние деревья.

С тех пор как доктор Блинч поселился на Хихикающей Поляне, множество друзей и родственников этих деревьев были безжалостно уничтожены — спилены и превращены в доски, планки, балки, из которых затем собирались шкафы, буфеты, столы, стулья, комоды… А теперь, во всяком случае, если верить виноградной лозе (а лоза дикого винограда способна пробраться в любой утолок леса и слывет ужасной сплетницей), доктор Блинч заказал строительство какого-то огромного сооружения, причем (дальнейшее произносилось только шепотом!) сделанного исключительно из дерева!

— Придет время, и доктору Блинчу за многое придется ответить! — пробормотал бук и угрожающе тряхнул своими медного цвета листьями. — Я, например… Да отвяжитесь вы от меня! — крикнул он и резко тряхнул веткой, с которой во все стороны посыпались эльфы, вздумавшие на ней покачаться.

Эльфы приземлились на мягкую листаяную подстилку, перекувырнулись, вскочили на ноги и как ни в чем не бывало поскакали дальше, догоняя остальных.

— НО ИХ ЖЕ ТЫСЯЧИ! Весь лес буквально кишит ими! — пронзительно вскрикнула элегантная серебристая береза, — Я вот себя не пожалею — сброшу на них ветку потяжелее, вразумлю маленьких пискунов! — проревел старый вяз, крепко уцепившийся корнями за берег быстрого, вечно что-то бормочущего ручья.

— Штанишки с оборочками, шоколадные капли, жареные бананы, артишоки — что в воду упало, то пропало, — бубнил ручей.

— Ладно тебе! — сердито воскликнул старый вяз.’ — Только и делаешь, что бормочешь! И утром, и днем, и ночью! — Вяз угрожающе зашелестел листвой. — Клянусь, однажды я тебя запружу! Вот уж тогда ты у меня помолчишь!

А между тем в самом центре леса на поляне, которая с каждым днем становилась все шире, слышались чьи-то громкие крики, возгласы, стук и грохот, и надо всем этим взлетал порой пронзительный громкий голос, отдававший приказы, и ответом на них служили вздохи покорности и смирения.

А в доме, прижав ухо к закрытой двери, стоял Квентин Кондитер. Волосы у него были мокры от пота, ноги дрожали, колени подгибались. И вряд ли его нервы могли долго выдержать подобное напряжение.

— Чуть дальше ото лба! Челку пышнее! Да держи прямее расческу, тупица! — орала Ингрид.

Квентина била дрожь. О, этот голос! Он вспарывал его впечатлительную душу, точно лезвие ножа. Несчастный кондитер нервно переступал с ноги на ногу, сплетая и расплетая бледные пальцы.

— Безмозглая тварь! — донеслось до него. — И ты еще называешь себя парикмахером? Да я сморкалась на тебя! Любой тюфяк куда лучше умеет держать в руках ножницы!