Дженни. Томасина. Ослиное чудо

— Лучше некуда, — отвечала она. — Звали её Элизабет, Бетси, ей было десять лет. Мне выделили корзинку, спала я у Бетси. Кормили меня то мясом, то рыбой и вдоволь давали молока. Когда Бетси возвращалась из школы, я прыгала к ней на руки, она меня обнимала, а я тёрлась об её щёку, и мы долго ходили вместе, словно у неё на шее — меховое боа.

Именно об этом мечтал Питер. Он вздохнул, вздохнула и Дженни.

— На Рождество и на Новый год, — продолжала она, — мне разрешали залезать в коробки, в доме очень вкусно пахло. На мой день рождения, 2 апреля, Бетси звала гостей, и мне дарили подарки. Все меня любили, и я их любила, я даже понимала кое-что по-человечьи, хотя язык этот и труден, и груб, и неблагозвучен. И вот однажды, в начале мая два года тому назад, я заметила, что все чем-то заняты. Долго я не могла понять, в чём дело, пока с чердака не притащили множество чемоданов, коробок, ящиков, мешков, а в квартиру пришли какие-то люди в передниках и форменных фуражках. Тогда я поняла, что мы переезжаем, только не знала, в другой дом или на лето, за город.

Дженни прикрыла глаза на минутку, словно хотела получше вспомнить свою беду. Потом открыла их и продолжала рассказ:

— Дом у нас был большой, паковали всё очень долго, а я ходила, нюхала, тёрлась об вещи, чтобы получше понять, что к чему. Сам знаешь, как много нам скажут наши усики. (Питер этого не знал, но не возразил ей). Я ничего не поняла, и особенно меня сбило с толку то, что хозяйка моя, миссис Пенн, уходила с Бетси на ночь, и дома они бывали только днём. Каждый вечер мою корзину переносили наверх, в мансарду, и ставили мне блюдечко молока. Раньше в мансарде была швейная, там шили, но сейчас всё убрали оттуда, мне даже нечем было играть. Чаще всего я думала, что хозяева ещё не устроились как следует на новом месте, а когда приведут всё в порядок, перевезут и меня, но иногда мне казалось, что они уезжают далеко и меня не возьмут. Но вот однажды утром никто не пришел. И вообще никто больше не пришел, ни хозяйка, ни Бетси!.. Они меня бросили!

— Бедная ты, бедная! — воскликнул Питер и туг же прибавил:

— Нет, не может быть. С ними что-нибудь случилось.

— Побудешь кошкой с моё, — сказала Дженни, — поймёшь, что такое люди. Они нас держат, пока им удобно, а когда мы без всякой вины помешаем им — бросают, живи, как хочешь, то есть помирай…

— Дженни! — снова закричал Питер. — Я никогда тебя не брошу!..

— Может, ты и не бросишь, — сказала Дженни, — а вот люди бросили. Я тоже сперва не верила, слушала, смотрела в окно, потом стала мяукать всё громче и громче, чуть не охрипла, но никто меня не услышал, и никто не пришёл.

— Ты, наверное, страшно хотела есть? — спросил Питер.

— Не в том дело, — ответила Дженни, — с душой у меня стало худо. Сперва я тосковала по Бетси, а потом вдруг почувствовала, что я её ненавижу. Мне хотелось исцарапать её, искусать. Да, Питер, я научилась ненависти, а это хуже и голода, и боли. С тех пор я не верю ни единому человеку. Потом пришли какие-то женщины, наверное — новые хозяйки. Одна из них хотела меня погладить, но я так озверела, что укусила её. Она меня выпустила, и я юркнула в незапертую дверь. Так всё и началось…

— Что именно? — не понял Питер.

— Независимость от людей, — пояснила Дженни. — Мне ничего от них не надо, я ни о чем их не прошу и никогда не пойду к ним.

Не зная, чем её утешить, и стыдясь, что он — человек, Питер подошел к ней и лизнул её в щеку. Она улыбнулась ему и заурчала. И тут раздались шаги.

— Мебель перевозят! — сразу догадалась Дженни. — Ах ты, жаль! Какой хороший был дом… Бежим, а то сейчас начнут орать.

Питер послушно пошел за ней и вдруг, уже на улице, ему невыносимо захотелось пить — всё же котом он ещё не пил ничего, хотя столько бегал, говорил и дышал пылью.

Глава 7 На пороге приостановись!

— Молока бы сейчас!.. — сказал Питер. — Я бы выпил целый стакан. Дженни обернулась.

— Целое блюдце, — поправила она. — Из стакана ты пить не сможешь. А что до молока — когда ж я его пила?.. Мы, знаешь, без него обходимся. Из лужи полакаешь, и ладно.

Пить хотелось так сильно, а слова эти были так неприятны, что Питер заплакал и закричал:

— А я пью молоко! Каждый день! Няня…

— Тиш-ш, тиш-ш, — сказала Дженни. — Бродячих кошек молоком не угощают. Привыкай.

Но Питер привыкать не хотел и тихо плакал, а Дженни удивлённо глядела на него. Судя по её взгляду, она спорила сама с собой, и наконец, не справившись с жалостью, прошептала:

— Ну что ж… идем…

— Куда? — спросил Питер.

— К одному старичку, — сказала Дженни. — Он любит нас, кошек, и кормит.

— Значит, ты всё-таки берёшь у людей, — сказал Питер.

— Брать иногда беру, но ничего им не даю, — сказала Дженни с печальной суровостью.

— Разве так можно? — спросил Питер. Он не хотел обижать Дженни, но его учили, что именно так делать нельзя, да он и сам это чувствовал. Дженни его слова задели, она поджалась и сказала почти сухо:

— Выбора, Питер, у нас нет.

Тут послышался крик: «Вроде бы всё!», и другой: «Ну, двинулись!»

Дженни выглянула из-за угла и сказала: