Дженни. Томасина. Ослиное чудо

А священник подошёл к соседнему дому и увидел на ступеньках крыльца Мэри Руа. Он положил на скамью шляпу и зонтик и сел рядом с ней, думая, с чего бы начать.

— Да… — сказал он наконец и вздохнул. — Моросит и моросит… может, пойдём ко мне, поиграем с Цесси?

Она взглянула на него торжественно и отрешённо и молча покачала головой.

Он тоже взглянул на неё, и сердце его сжалось. Маленькая, некрасивая рыжая девочка сидела на каменной ступеньке, без куклы, без подруги, без кошки. Он знал своё дело и сразу определил чутьём то тяжкое горе, которое до сих пор встречал только у взрослых. Так врач определяет смертельную болезнь по воздуху в комнате.

— Мэри Руа, — мягко и серьёзно сказал он, — ты очень горюешь по Томасине.

Глаза её стали злыми, она отвела взгляд, но священник продолжал:

— Я её помню, прямо вижу, как будто она с нами, тут. Смотри, не напутаю ли я. Если что не так, скажешь.

Мэри Руа неохотно взглянула на него, но и такой знак внимания его ободрил.

— Она вот такой длины. — Он развёл руки в стороны. — Такой вышины, такой толщины. Цветом она как медовый пряник, полоски — как имбирный, а на груди у неё манишка, белая, треугольником. — И он очертил пальцем треугольник в воздухе.

Мэри Руа покачала головой.

— Кружочком, — сказала она.

Священник кивнул.

— А, верно, кружочком. И три лапки — белые…

— Четыре.

— И белый кончик хвоста.

— Там только пятнышко.

— Да, — продолжал Педди. — Голова у неё красивая, круглая, ушки маленькие, но для неё великоваты. Они острые, стоят прямо, и от этого кажется, что она всегда настороже.

Мэри Руа смотрела на него и жадно слушала. Злоба из глаз её ушла. Щёки порозовели.

— Теперь — нос. Как сейчас помню: такого самого цвета, как черепица на церковной крыше. Но с чёрным пятнышком.

— С двумя! — поправила Мэри Руа, показала два пальца, и на щеках у неё появились ямочки.

— Да, правильно, — согласился Педди. — Второе — пониже первого, но его трудно разглядеть. Теперь — глаза. Ты помнишь её глаза, Мэри Руа?

Она кивнула.

— Глаза у неё лучше всего, — продолжал он. — Изумруды в золотой оправе. А язычок самого красивого розового цвета, точь-в-точь мои полиантовые розы, когда они только что раскрылись. Как-то, помню, она сидела напротив тебя, за столом, с белым слюнявчиком, и вдруг смотрю — у неё торчит изо рта лепесток. Вот, думаю, розу съела!

Мэри Руа засмеялась так, что миссис Маккензи выглянула в дверь.

— А она не ела! — кричала Мэри Руа. — Она язык высунула!

Педди кивнул.

— Кстати сказать, как она сидела за столом! — продолжал он. — Истинная леди. Не начнёт лакать, пока не разрешат. А когда ты давала ей печенье, она его три раза трогала носиком.

— Она больше всего любила с тмином, — сообщила Мэри Руа. — А почему она их трогала?

— Кто её знает! — задумался священник. — Может быть, она их нюхала, но это невежливо, так за столом не делают… Скорее всего она как бы говорила: «Это мне? Ах, не надо! Ну, если ты очень просишь…»

— Она была вежливая, — сказала Мэри Руа и убеждённо кивнула.

— А какая у неё походка, какие позы! Бывало, ты её несёшь, а она как будто спит…

— Мы и ночью вместе спали, — сказала Мэри Руа. Глаза у неё светились.

— Помнишь, как она тебя зовёт? Я как-то проходил тут, а она тебя искала, и так это запела вроде бы…

Мэри Руа поднапряглась и, как могла, повторила любовный клич своей покойной подруги:

— Кур-люр-люр-р…

— Да, — согласился Педди, — именно «курлюрлюр». Видишь, Мэри Руа, она не умерла, вот она, с нами, она живая для нас.

Мэри Руа молча смотрела на него, и под рыжей чёлочкой появились морщинки.

— Она живёт в нашей памяти, — объяснил священник. — Пока мы с тобой её помним во всей её красе и славе, она не умрёт. Закрой глаза, она здесь. Никто не отнимет её у тебя, а ночью она придёт к тебе во сне вдесятеро красивей и преданней, чем раньше.

Мэри Руа крепко закрыла глаза.

— Да, — выговорила она. Потом открыла их, прямо посмотрела на священника и просто сказала — Я без неё не могу.

Священник кивнул.

— Ну, конечно. Вот ты ее и зови, она придёт. Когда ты вырастешь, ты полюбишь ещё кого-нибудь и узнаешь, как трудно любить в нашем нелёгком странствии. Тогда ты вспомни, что я тебе сегодня пытаюсь втолковать: нет раны, нет скорби, нет печали, которую не излечит память любви. Как ты думаешь, Мэри Руа, поняла ты?

Она не отвечала, серьёзно глядя на него. И он подошёл к самому трудному.

— Томасина живёт и в папиной памяти. Обними его, поговори с ним как прежде, и вы будете вместе вспоминать. Она станет ещё живее. Он, наверное, помнит то, что мы забыли…

Мэри Руа медленно покачала головой.

— Я не могу, — сказала она. — Папа умер.

При всём своём опыте и уме Энгус Педди испугался.

— Что ты говоришь! — воскликнул он. — Папа жив.

— Умер, — спокойно поправила она. — Я его убила.

13

Эндрью Макдьюи убедился довольно скоро, что весь городок толкует о его поступке и толки эти — недобрые. Люди замолкали, когда он входил на почту или в аптеку, он ощущал на улице косые взгляды и часто слышал шёпот у себя за спиной.