Джек в Австралии. Рассказы

— Какие у него чудесные ресницы, — заметила Грейс.

— Его можно принять за девочку! — добавила Моника.

— Но только пока не видишь его ушей, — решительно заявила Мери.

Он понял, что Мери хочет заступиться за его мужественность. Он задыхался, как будто бы воздух вокруг него был огнем. Он должен был уйти или умереть. Он живо влез в куртку и одним махом надел манжеты.

— Какие смешные зеленые запонки! — удивилась Грейс. — Это фарфор?

— Малахит, — сказал Джек.

— Что это такое — малахит?

Ответа не последовало. Он надел белое кашне.

— Посмотрите-ка, его монограмма вышита лиловым шелком!

Наконец-то он был в пальто и на улице.

— Расстегни пальто, чтобы был виден пластрон рубашки, — сказала Грейс, насильно расстегивая его пальто. — По-моему так прелестно! Не правда ли, Моника, он прелестен? Каждый спросит, кто он.

Главное в жизни — терпение. К этому выводу сводилась вся философия Джека. И в этот вечер он доказал это на деле.

Концерт был благотворительный. Пел церковный хор, играл скрипач из Германии, певица из Мельбурна пела народные песни, блистали местные знаменитости. Тетя Матильда сидела на краю ряда, а остальные были втиснуты между ней и другой толстой дамой. Справа от себя Джек ощущал бьющее ключом тепло тети Матильды, слева — электрическую вертлявость Моники и продолжал вдыхать огнедышащий воздух.

Концерт казался смешным чередованием бесстыдных и нелепых звуков. Пока тянулось бесконечно долгое исполнение одного номера, Джек надеялся на последующий, но он оказывался хуже предыдущего. Тем не менее, когда певица из Мельбурна жалобно завопила «о далекой родине» и «о близких сердцу», мальчик готов был разрыдаться.

Вернувшись и забравшись в постель, он почувствовал, что наконец получил миг передышки. У двери не было задвижки; поэтому он приставил к ней в виде баррикады кресло.

Он был болен от тоски. И ему казалось, что всегда у него будет тоска по месту, которого он не знает и может быть никогда не узнает. Всегда с ним была тоска о чем-то далеком. Всегда он молча, но глубоко, ненавидел то место, где находился.

Других людей! Место было само по себе не плохо, но зато — люди!

Он ненавидел женщин! Ненавидел то чувство гадливости, которое охватывало его, когда они его осаждали. Желтые, кошачьи глаза Моники! Чернильные глаза Мери! Длинный нос Грейс! — она еще была самая сносная. И бесстыдство этой рыжей, в золотых украшениях, тетки Матильды! Он швырнул брюки в один угол, проклятую крахмальную рубашку в другой, кальсоны — в третий. Когда все было снято, он сжал кулаки, вытянул их кверху, потянулся, стал извиваться, будто желая сбросить с себя что-то еще. Потом сделал несколько гимнастических упражнений, как бы стряхивая с себя весь мир. Волосы его развевались, готовность к борьбе снова появилась в его взгляде. Он, как юный греческий атлет, бил по воздуху руками и ногами, пока не сообразил, что разорвал фуфайку. Кровь его снова текла свободно. Он разорвал ту пелену, которую другие, точно ползающие пиявки, натянули на него. Он мрачно посмотрел на дверь и еще прочнее укрепил баррикаду. Затем натянул рубашку и почувствовал: мир снова принадлежит ему.

ГЛАВА III Поездка в Вандоу

На следующий день Джек еще до рассвета отправился в Вандоу. У мистера Джорджа были на юге кое-какие дела и он решил взять мальчика с собой, на почтовых. Мистер Эллис тоже ехал домой, оставались только близнецы. Было темно и холодно, когда Джек влез на козлы рядом с кучером. Закутанный в теплое пальто, он чувствовал себя счастливейшим человеком в мире. Ибо, наконец, сбылось его постоянное желание «ехать дальше». Ему мало было дела то того, откуда он уезжал, еще менее до того — куда ехал.

Экипаж тронулся, слегка покачиваясь; когда они спускались к шоссе, виден был фосфорический блеск реки. Над их головами еще сверкали звезды, но впереди небо уже светлело. Коляска катилась по сырому песку, лошади бежали весело. Пахло влажным песком и свежим ветерком с реки.

Мысли Джека стали путаться, он задремал. Когда он снова встрепенулся, был уже день. Борода кучера, показавшаяся накануне седой, была черная. Это был человек с худым, красным лицом и необыкновенными серыми глазами, таящими в себе скрытую насмешливость.

— А я-то думал, что у вас борода седая, — сказал Джек.

— Конечно — от инея; подморозило, вот и все.

— Я не знал, что здесь подмораживает.

— Часто этого и не бывает. Не так, как в Старом Свете.

Джек заметил, что все они всегда говорят о Старом Свете с оттенком пренебрежения. Бедный Старый Свет, чем он виноват, чем он так плох!? Серые глаза кучера с веселой усмешкой быстро взглянули на Джека.

— Еще не совсем проснулись?

— Совсем!

— Надеюсь, вы приехали в качестве поселенца. Нам нужны такие молодцы, как вы. У меня пять дочерей. Они могут поспорить с вами. В Перте шесть первоклассных семей, о которых вы, вероятно, слышали, шесть в деревне, да еще наверно не меньше шести близ Фримантла и в каждой из них не менее семи дочерей!