Дыши со мной

Сабин, у которого наверняка было жуткое похмелье, уснул практически сразу, как только мы выехали на трассу. Я тоже должна чувствовать усталость, но ее нет. Я ощущаю лишь такой шокирующий уровень спокойствия, что не могу и представить, как можно сейчас заснуть, потому что хочется наслаждаться этим новым чувством.

Крис включает радио, устраивается поудобнее и берет меня за руку. Первый час мы не разговариваем. Время от времени он отпускает мою руку, чтобы переключить музыку, но тут же снова берет обратно. Возможно, меня должно это смутить, ведь мы всего лишь друзья. Друзья не держатся за ручки. Ну, точнее, это не то же самое, когда мы с Эстель держимся за руки, пока делаем домашнее задание. Интересно, не ошиблась ли я, думая, что нам суждено стать кем-то большим друг для друга? Тогда я решаю сосредоточиться на том, что знаю наверняка: я нашла друга, этого потрясающего парня, который спас меня.

Крис выключает радио.

– Блайт?

– Да?

– А что случилось с летним домиком, который купили твои родители? И в котором ты никогда не отдыхала?

Вопрос кажется забавным, наверное, потому что я никогда об этом не думала.

– Ох. Ну, мы с Джеймсом его хозяева, полагаю. Слышала, что он закрыт, и несколько раз в год его проверяет сотрудник из обслуживающей компании. Тетя оплачивала налог и все такое с нашего счета.

– Ты не была там с того лета?

– Нет. Это… прозвучит, наверное, безумно… но мне это никогда не приходило в голову. Он даже еще не был официально нашим, когда погибли родители. Они купили его, но мы так туда и не переехали.

– Но и не продали.

– Нет, не продали.

– Сколько времени прошло? Четыре года?

– В прошлом июле было четыре.

– Июле? – Крис щурится от яркого солнечного света. – Ха.

– Что?

– Ничего. Просто… Ладно, ничего. Может, когда-нибудь ты приедешь в этот дом.

– Возможно.

На мгновение он выпускает мою ладонь и проводит пальцами по моему предплечью.

– Как серьезно ты пострадала? Ты говорила, что рука сильно кровоточила, да еще этот дым… Ты долго пробыла в больнице?

Мне нравится, что он не боится расспрашивать о той ночи.

– Меня лечили от отравления угарным газом, но все было не так уж плохо. А вот рука была… кошмарна. Порез оказался очень глубоким. Нас определенно привезли не в центральную больницу большого города. Рану зашили, меня кое-как подлатали, а вот Джеймсу требовалась большая помощь.

– Джеймс? Значит, он серьезно пострадал, – проговорил Крис.

– Да. Он перерезал вену – точнее, я перерезала ему вену – и несколько мышц. Вот почему было так много крови. Они переживали из-за шока, вызванного такой кровопотерей.

– Ты говорила, что он ненавидит тебя с той ночи. Почему?

– По многим причинам. Джеймс чуть не истек кровью и несколько недель пролежал в больнице. До этого он был подающим надежды футболистом. Невероятно талантливый, и казалось очевидным, что он продолжит играть профессионально. Кажется сумасшедшим, что он только начинал второй год старшей школы, а уже впереди маячил профессиональный спорт, но вот как все сложилось.

– Да уж, – соглашается Крис. – В старшей школе я тоже занимался спортом, и несколько парней из моей команды подавали такие же надежды.

– Правда? А какой вид?

– Бег. Не очень хорошо, но мне нравилось. – Крис опускает козырек, чтобы солнце не слепило глаза. – Значит, после пожара футбольная карьера твоего брата пошла прахом?

– Да. Месяцы терапии. Месяцы боли. Некоторые мышцы повредились. Он был подавлен. Именно он всегда был лучшим. Я никогда ни в чем не отличалась. У меня не было… особых навыков или таланта. Такая травма не стала бы для меня трагедией. – Я осознаю, как хорошо наконец-то поговорить об этом. Четыре года я обсуждала это сама с собой, а теперь появился собеседник. Такое облегчение, что больше нет секретов. – Получается, что он потерял родителей и надежду на блестящее будущее как футболиста. Джеймс посчитал, что я поступила глупо и неосторожно, вытащив его из дома.

– Это несправедливо.

– Да, возможно, но большую часть времени он был без сознания, а потому не думаю, что он мог понять. Он считает, что у него хватило бы ума вытащить нас оттуда в целости и сохранности. Легко так говорить, когда все лежит не на твоих плечах. Джеймс помнит лишь то, что я облажалась во всех отношениях, и не может простить меня.

– Наверное, легче винить тебя, потому что тогда есть на кого свалить вину.

– Он может винить Бога, – говорю я полушутя. – Если он все еще ходит в церковь, наш священник может настоять, чтобы он простил меня, потому что именно это должен сделать добрый католик. «Прости нам прегрешения наши, как мы прощаем тем, кто грешит против нас».

– Ты тоже росла католичкой?

Я киваю.