Дыша одним дыханьем

Нечего сказать, дождался боевого задания! «Наступление, к немцам в тыл…» Стоило бежать сюда, пробиваться через все заставы и преграды!

— Вам будет нелегко, — словно и не слыша Егора Сергеевича, продолжал командир. — Но вы подумайте о девушках. Каково им на фронте? Какова для них полевая солдатская жизнь? А они идут добровольно. Надо держаться с ними твердо, спокойно и тактично. Без шуточек, без грубых слов. Будете заботиться о них, оберегать от лишних тягот и обид. А главное — учить. Сами знаете — это первейшая забота о бойце. Чтобы хорошо нес службу, не терял силы напрасно и зря не погиб. Жалеешь бойца — хорошо учи, и прежде всего учи примером.

Это была целая речь, а в батальоне привыкли к тому, что командир немногословен. Сейчас он говорил о том, что пришлось самому передумать и взвесить в последние дни. Откуда старшине было знать, что командир тоже не с легким сердцем согласился принять девичье пополнение и долго спорил в штабе инженерных войск. Но другого пополнения получить было неоткуда, а приказ есть приказ.

Егор Сергеевич попробовал было отбиваться. Ему казалось, что тут какое-то обидное недоразумение.

— Так, товарищ майор, я же полностью прошел курс лечения. От раны одна нашивка осталась. Хоть сейчас на минное поле. Чего мне сидеть в тылу?

— А я и не даю вам легкого дела. Напротив — самое трудное. Соберите всего себя, чтобы справиться. И времени не теряйте, завтра с утра приступайте к делу.

Вскоре старшина уже шел по дороге с вещевым мешком за плечами. Час был поздний, а ему предстояло перебраться через весь город — от Средней Рогатки в Сосновку. Девичья команда формировалась там, в самой тихой и отдаленной от фронта части Ленинграда.

У контрольно-пропускного пункта на Московском шоссе удалось сесть на попутную машину. На ней Егор Сергеевич и въехал в город. Он стоял в кузове, плотно облокотившись на крышу кабины. Груз за его спиной двигался от быстрой езды как живой. Какой-то тюк, высвободившись из-под брезента, больно ткнулся в ногу. Старшина не заметил этого, поглощенный своими мыслями.

Машина шла уже по центральным улицам. Они были пустынны, дома с забитыми фанерой окнами отбегали, словно бы отводя слепые глаза. У Егора Сергеевича сжалось сердце. Почему? Он ведь представлял себе все гораздо хуже.

Его вывезли из Ленинграда в середине блокадной зимы. Он лежал на носилках, поставленных рядом с другими в кузове грузовика. Помертвелый, замерзающий город медленно уплывал назад. Превозмогая слабость и боль, Петров старался поднять голову, чтобы лучше разглядеть и запомнить. Трудно было сказать, увидит ли он город снова?

Теперь, через несколько месяцев, Ленинград выглядел по-иному. Молчаливый и суровый, загадочный в свете белой июньской ночи, он жил особенной, напряженной жизнью. Редкие люди стояли, как часовые, под арками ворот, а может быть, они и в самом деле несли караульную службу. Машины проносились с такой стремительностью, срезая углы, что было ясно — водители не задумываются о возможных встречах. На важных перекрестках попадались патрули… Лопающиеся звуки разрывов доносились откуда-то издалека. Это была жизнь войны, но все-таки жизнь, и Егор Сергеевич жадно вслушивался в эти звуки.

Они уже проскочили Литейный мост. Машина свернула направо, к Финляндскому вокзалу. Егор Сергеевич забарабанил кулаком по кабине. Едва шофер притормозил, он, перемахнув через борт, соскочил на мостовую.

— Спасибо, друг. — Егор Сергеевич протянул водителю цветастый кисет с махоркой. — Свернем напоследок?

Шофер ловко скрутил цигарку.

— Счастливо воевать, старшина!

Петров быстро вскинул на него глаза — уж не смеется ли? С девчонками воевать… Хотя шофер ведь ничего не знает. Старшина круто повернулся и зашагал к Сосновке. Подумать, сколько изворотливости, сколько сил понадобилось, чтобы вернуться к своим, в батальон. В госпитале он требовал, уговаривал, почти умолял: «Пошлите в Ленинград, в часть, где служил. Видите бумагу, меня же требуют туда». Его и слушать не хотели: «Приказ для всех один. Поедешь в запасный полк». На маленькой станции он выскочил из вагона и пересел во встречный эшелон, направлявшийся на запад. Чего только не претерпел в пути! И по комендатурам таскали, и кормить не хотели: едет человек без аттестата, без надлежащих документов. Ну, после ранения, ну, есть затребование. Все равно солдат должен быть в команде. Самовольничать никому не дозволено. Да еще в военное время.

Несговорчивее всех оказался пожилой техник-интендант в Кобоне, поймал он Егора на самом пирсе. Уже Ладога плескалась под ногами, всего, можно сказать, и оставался до Ленинграда один прыжок — через озеро.

Разговор у интенданта был короткий, а набор слов довольно определенный: «дезертир», «нарушитель», «штрафной батальон».