Дым отечества

— Дядюшка наш Патрик все-таки духовное лицо, епископ, можно сказать. Он никогда не позволял себе соблазнять несколько девиц сразу. Только последовательно. У дядюшки Патрика, епископа Элгинского, помимо пяти или семи любовниц и полутора десятков бастардов еще имелся какой-никакой доход, положение и союзники-католики по всей Каледонии, начиная с лорда канцлера, и это при том, что на истинную веру он чихал, а на религиозное рвение лордов конгрегации чихал дважды. Тем не менее, еще при регентше Мерей с графом Аргайлом не позволили разграбить дядюшкино аббатство — и, видимо, в благодарность за такую терпимость епископ Элгинский на пару уже с графом Хантли свистели королеве в оба уха, что необходимо восстановить в стране старые порядки и особенно старую веру. Дядюшке, обаятельной — семейное! — заразе, сходило с рук и это, что уж там выводок незаконных сыновей и дочек… которых он, между прочим, аккуратно признавал и вписывал в соответствующие реестры — Бог весть за какие взятки. Порядочный человек и служитель Господень. Нет, орлеанскому нашему золотцу, студиозусу недоученному, с дядюшкой равняться было нечего.

— Так забираешь?

— Ладно уж, так и быть… ведь повесите, верю. Опять же, трудно отказать себе в удовольствии доложить о похождениях шалопая лицу, которое обещало шалопаю покровительство. Жаль, правда, что через пролив выражение этого лица — то есть, Эсме Гордона, — не увидать, но можно себе представить. Секретарь Клода проявил достохвальную заботу о заблудшем соотечественнике, пропадающем в чужой стране без средств: дал денег на дорогу и рекомендательное письмо. Не к Джону Гордону, конечно, и не к Джорджу — соображения хватило, видимо. Подкинул кукушонка Джеймсу. Видимо в качестве мести за то, что Джеймс некогда не просто «забыл» в монастыре его самого — но и не затребовал обратно даже потом, когда стало можно. А что его было требовать? Если сразу не убили за то, что уж слишком хорошо изображал «Марию Каледонскую в трауре», значит оценят и запомнят. И карьеру младшему сыну младшего сына лучше делать в Орлеане. А кукушонок смотрелся сущей малиновкой: хоть и недоучка, но студент Орлеанского университета, язык подвешен, почерк хороший — чем не слуга? Беда только в том, что в замке Эрмитаж девиц не водилось, а нахлебников, не способных держать оружие, не требовалось. Вот подарил, называется, сестре грамотного парня — читать, письма писать…

— А секретарь из него каков? — Вообще-то такие идеи нужно тоже… вешать на крепостной стене, пока они владельца туда же не привели. И ведь не пьян же. Но вопрос уже задан, а к чему он, Джейн не поймет.

— Вот тут пожаловаться не на что, — заключила самая справедливая и беспристрастная хозяйка замка. — Даже не болтлив.

— Тогда я боюсь, что вы его еще увидите.

— Боже храни нас всех…

— Я именно об этом.

Как известно, наши южные соседи хитры, подлы, мстительны, изобретательны, коварны, буйны и открыты в проявлениях чувств, кровожадны и склонны к безудержному пьянству. Почему же тогда у них каждый второй пир не кончается скандалом, как в наших палестинах? По трем причинам. Во-первых, они склонны к безудержному пьянству — пьют крепкое, пьют много, и пока дозреют до какой гнусности, в ногах уже правды нет, хотя бывают и исключения. Во-вторых, серьезная ссора в гостях считается настолько дурным тоном, что, случись такое, всем понятно — гость уже не в себе. Отдал дань угощению и теперь в нем Вакх разговаривает, а не он сам. Такая альбийская подлость — делай что хочешь, тебя как бы и нет. А если опасное что? А на это изобретательность есть. Столы — тяжелые и еще к полу привинчены. Ни в одиночку не сдвинешь, ни вдесятером. А против каждого места в столешнице есть такая дырочка с крышечкой, снизу плоской железной рейкой накрыта. Рейку сдвинуть, крышку откинуть — палец буйного гостя согнуть и вставить. И все быстро на место. Палец уже не вытащишь, даже если сломать. Разве что отрезать можно. Держит получше колодок. Так и будет сидеть,