Дым отечества

— Время! — говорит Джеймс. Вы ошиблись, ребята. В центр колонны вас стали бы бить, если бы хотели разнести как побыстрее. А мне не обязательно побыстрее. Я хочу, чтобы не ушел никто. Сначала — лучники, их только пятеро, стрелять им времени отведено мало: не так уж долго гости, тертые и опытные, будут соображать, откуда по ним бьют, где укрыться. Здесь много славных канав, крупных камней, склонов. Много и даже в утренней туманной мгле видно, куда откатиться, чтобы уцелеть и, оглядевшись, начать отбиваться уже всерьез. Приграничная удача переменчива. Иная ловушка оказывается могилой ловца. Лучникам — треть, заранее спрятанным во всех соблазнительных ухоронках драчунам — еще треть. Останется самое вкусное — сметливые, опытные. Протяжный гулкий свист — стрелы сверлят тугой неподатливый туман. Пробивают его, словно шило — дубленую кожу, чтобы хорошенько озвереть в полете и укусить живую плоть. Лошадиный визг, брань, всплеск, звон… время стало медленным, а перепонки в ушах чувствительными к каждому звуку. Не кубарем с холма, но быстро, набирая скорость как тот самый сель. Умные ребята решили пробиваться вперед? Умные ребята думают, что если и есть засада за остатком старого вала, так небольшая и ее можно смести? Умные ребята не успеют. Мы их уже догнали. А засада впереди, конечно, есть.

Как нож в масло. Как раскаленный нож в свежий кусок масла. Только в масле нет костей, масло не пытается сопротивляться… Свалка — сначала конная, а потом и пешая. Беспощадная к главному: излишнему пылу, излишней злости, но ловящая на мелочах. Слишком скользкая трава, измазанные глиной камни, ветки, мокрые от втоптанного в них инея — куча мелких издевок. Граница никому не друг, не помощник, скорее уж как те дамы соседей — всегда готова позабавиться за чужой счет; но силу и выдумку и она признает, куда деваться… Альбийские гости не сразу поняли, что их станут убивать, а не брать в плен. Когда поняли, было уже окончательно поздно, их осталось меньше десятка. Сам папаша Хэмиш в том числе. Самый скверный момент в свалке — противник уже не хочет выйти с честью и малой раной, а только мечтает утащить с собой в ад побольше. Свист за спиной. Пешие подтянулись, молодцы и молодец Джордж.

— Все назад, — командует Джеймс. — Стрелки, к бою. Если бы ты искал меня, Хэмиш, если бы ты и вправду хотел рассчитаться за сына, если бы ты шел в налет на тот трактир, где я должен был ночевать — я бы тебя проводил честь по чести. Лично. Но вы шли на замок. И я не рискну ни одной лишней царапиной у моих людей. Вы того не стоите. Потом добивали раненых, подбирали все — от клинка до разрубленной железной клепки, до пера со стрелы. К полудню здесь прогонят стадо, и даже самый опытный разведчик с той стороны не поймет, куда это делся отряд Вилкинсона. Испарился, как лужа в летний полдень. Провалился в холм. В общем, к Рождеству можно мирно ехать в столицу. Ни один мститель не пошевельнется. Будет думать, что очередная ловушка. И не окажется совсем уж неправ.

— Глаза бы не видели этот Дун Эйдин, — морщится Джеймс. — Лучше пять раз Хэмиша Вилкинсона ловить.

— Пять раз? — почти беззвучно отзывается Джордж Гордон. — Столько я не выпью.

Сидит девица на подоконнике, а шлейф — на улице. Это не сельская загадка, не репа и не морковь, это описание города Дун Эйдина и окрестностей его. Девица — рыжий, коричневый и серый замок, королевский дворец, сидит себе на скальном гребне, ногами и прочей уязвимостью внутрь, потому что гребень — внешний ободок кратера, и с той стороны с армией не пройдешь, да ее туда и не затащишь. А наружу — шлейф, потому что коса такой длинной не бывает. На узком языке между болотом и мелким топким фиордом. И со стенами вокруг — для верности, и чтобы контрабанду не возили, не вредили королевской торговле. Настоящий город, как у больших. Дома все каменные — и хоть в пять этажей. Таких, кроме Ромы и