Дыхание в унисон

А спустя годы, когда тема мужского плеча давно уже сошла с повестки дня в наших разговорах, сестра вдруг звонит мне с новостью:

— Приезжай, я должна тебя немедленно познакомить кое с кем. Жду.

Я заволновалась не на шутку: неужели опять замуж собралась? Не поздновато ли? Хотя… Карьера в кармане. Имя при ней. Жилье в порядке. Как женщина она все еще прекрасна, одно слово — завидная партия. Может, правда, реально еще личную жизнь построить? Одна беда — Лина доверчива как дитя, ей доброе слово кто скажет — тот уже и друг. Только бы не напоролась на беду! С такими мыслями и тревогами я отправляюсь в Москву.

Прилетаю утром, у Лины скоро репетиция.

— Отдыхай, увидимся вечером, ни о чем не беспокойся, — с этим сестра и убегает.

В квартире у Лины, как в любом актерском жилье, уйма цветов и множество ее фотографий — в ролях, без ролей, одна, с друзьями, с собачкой, с цветком, с вилкой, с книжкой, со мной… На каждой стенке — Лина анфас, Лина в профиль, Лина со спины. У себя дома я, наоборот, привыкла к скуповатому декору, минимальному украшению, упрощенному быту работающей женщины, потому утомляюсь, как под недреманым оком старшей сестры, и старательно сама себя обуздываю: «Где написано, что надо так, как ты хочешь? Ты здесь не хозяйка, Лине так удобнее, тебе здесь не жить. Ты в гостях, скажи спасибо, что позвали». К вечеру я устаю от безделья, от своих тревожных мыслей, сама себя, как всегда, побеждаю и даже задремываю, свернувшись на маленьком диванчике. А проснувшись, понимаю, что начала сходить с ума. Потому что вот она, родная и единственная сестра, привычная моя Лина, как всегда нарядная, красивая, благоухающая. А рядом — какая-то ее копия. Скромно одетая, пониже ростом, сухощавая, седая, голубоглазая, намного моложе, но все же копия Лины. Так не бывает!

— Познакомься, Сонечка. Это наша сестра. Зовут Аня или Ганя, как тебе больше нравится. Мама у нее другая, а папа наш. Не знала?

Я немо мотаю головой, мысли мечутся, не понимаю, что происходит. Потом в памяти всплывает картинка.

Папа получил путевку в Кисловодск, собирается в дорогу. Мама сдвинула брови домиком, размашистым шагом ходит по комнате от окна к двери и обратно.

— А как там погода на Украине?

— При чем тут Украина? Я в Кисловодск, географию подучи, забыла, наверное…

А потом он возвращается, довольный, посвежевший, загорелый, с мешком южных фруктов.

— Ну, как было, как время проводил?

— Отлично, загорал, лечился, виноград ел. Перед отъездом вот груши купил, южные, «бере», у нас такие не растут.

— А на Украине?

— Не помню, давно не был.

— …

— Ты только, пожалуйста, ничего себе не придумывай, хватает того, что есть реально.

— А что реально? — мама привыкла, что последнее слово в любом разговоре должно быть ее.

Папа замолкает. Но и потом, очень редко, в каких-то невнятных, не для моих ушей разговорах мама произносит коротенькое, как удар хлыста, слово «она». Просто местоимение, но в устах мамы оно всегда звучит прописными буквами и с тремя восклицательными знаками. А иногда еще и зловещее слово «глухая». Однажды, единственный раз, мама позволила себе в разговоре со мной пожаловаться: «Если бы ты знала, сколько я пережила!» А я, думая, что речь о войне, с подростковой черствостью отсекла: «Все пережили, не ты одна. Живы же остались»… Выходит, могла знать. Если бы хотела…

У нас с Линой, как водится, было две бабушки: со стороны мамы — бабушка Мали, со стороны папы — бабушка Мариам. Если среди людей существуют антиподы, то наши бабушки — тому пример.

Бабушка Мали не прощала никому и ничего. Когда ей сообщили, что ее муж, наш дед, умер от «испанки», это случилось далеко от дома, в Белостоке, он туда ездил повидаться с братом, бабушка так обиделась! Он ведь оставил ее в голодное время одну с тремя дочерьми и без средств к существованию.

— Как он мог так поступить со мной! — возмутилась она, сняла со стены портрет мужа, спрятала в шкаф и больше никогда даже имя его не упоминала. Я уже писала об этом выше, уместно повторить.

Бабушка Мариам была склонна к философии, ее кредо умещалось в одной фразе:

— От человека можно ожидать только того, что у него есть, не больше.

Мы с Линой часто вспоминали их обеих. А спустя много лет, уже живя в Израиле, я услышала от совершенно чужого человека его максиму:

— Каждый из нас всего только человек. А некоторые и того меньше!

Бесспорно, что у каждого свои слабости, это неизбежно, идеальных людей не бывает. Но это не значит, что нужно прощать всем и все. «Каждый выбирает по себе…» — сказано у поэта. Это я к тому, что никто не вправе не только вмешиваться, уговаривать, но и судить решения другого. Держите свое мнение при себе, целее будет и вреда обществу меньше, даже если все знаете лучше всех.