Дыхание в унисон

«Дорогой мой Меир! Давно не писал тебе, ты уж извини — много дел, не все успеваю. Мы живы-здоровы, но очень беспокоимся за тебя. Как ваша жизнь? Спокойно ли у вас? Как питаетесь, всего ли хватает? Как с работой? Хороший ли у тебя дом? Как дети успевают в учебе? Какие у них перспективы на будущее? И у тебя самого? Если нужна помощь, не стесняйся, пиши, я сделаю для тебя все, что в моих силах. Очень жду ответа, твой брат Ицик».

Ждать долго не пришлось, Меир понял все правильно и ответил практически сразу:

«У нас все в полном порядке, приезжай, убедись сам».

Что и требовалось Ицику, он тут же отправился в дорогу.

И уже довольно скоро, если принять во внимание неспокойные времена, Мали получила телеграмму от мужа. Читали всей семьей: Мали просто не могла прочитать латинские буквы, но не зря же у нее три гимназистки в доме. Старшая, Рина-Ревекка, строгая библейская красавица, в свои 16 лет, как только за отцом дверь закрылась, сразу стала всячески проявлять ответственность: то младшим указания дает — что надеть, да куда не ходить, то и матери осторожненько пытается посоветовать, что и как делать, что кому говорить. Мали только посмеивается: пусть привыкает, вот найдет свою судьбу — ей дом вести, опыт пригодится. Средняя, Соня, — тоненькая, хрупкая, как фарфоровая безделушка, за старшей сестрой как хвостик, смотрит на нее своими голубыми огромными глазищами с доверием и обожанием, ни на шаг не отходит. Младшенькая — Фирочка, на Пурим родилась, потому так назвали, совсем еще дитя, но без нее в доме ничего не обходится.

— Держись за мою юбку — не потеряешься, — дразнит ее иногда Мали, но какие тут шутки, малышка всегда рядом, встряхнет своими туго заплетенными косичками, сунет свой курносый носик в самую гущу событий и ждет, что из этого выйдет.

Телеграмму принесли ближе к вечеру, как раз собирались чай пить. Старый медный самовар пыхтит на краю стола, хлеб нарезан тоненькими ломтиками и круто посолен, в сахарнице мелко колотый сахар, последний. Больше ничего в доме нет, и что завтра будет — одному Богу известно.

— Ну, давай читай, что ж ты, — теребят старшую сестру все разом.

Она торжественно разворачивает листок и читает русские слова, написанные латинскими буквами:

«Все вопросы решаются положительно, ждите меня, готовьтесь».

— И что это значит? — взмахивает крылатыми ресницами Фирочка.

Рина делает серьезное лицо, чтобы все толком объяснить несмышленой малышке, но тут раздается звонок в дверь.

Мали достает из кармана свою дивной красоты вставную челюсть — после трагедии в Махновке пришлось обзавестись новыми зубами, да вот привыкнуть к ним ей так и не удалось, она с тех пор шепелявит, челюсть носит в кармане и пользуется ею, только когда в доме посторонние. Вот они, посторонние, на пороге: три молодых парня, ясное дело, то ли петлюровцы, то ли махновцы, с одного взгляда видно, что бандиты. Оттолкнув Мали с дороги так, что она отлетает к противоположной стенке, налетчики врываются в комнату и видят славную картинку: как раз три красавицы за столом, и защитить некому. Гогоча и топая сапогами по паркету, они устремляются к столу, к сестрам, уже оглядывают, раздевают глазами, плотоядно осклабясь, тянут растопыренные пальцы с черными ногтями. И тут Мали, подняв руки над головой, вырастает перед ними, словно становится вдвое выше самой себя. Откуда сила взялась, как память нашлась мгновенно. Нет, она не бьет никого, в руках у нее ни ножа, ни топора, но, собрав в своем голосе всю материнскую силу, Мали, наступая грудью на обидчиков, грозно произносит давно забытое: «Шма, Исраэль!» (начало молитвы — ид.), и голос ее звучит так яростно, что парни замирают на мгновенье и даже пригибаются, словно гром грянул над их головами. Но тут же один из них, видимо старший, прыжком достигает стола и огромным своим кулачищем бьет по столешнице. Чашки от удара подскакивают на блюдцах, ложечки звякают. И вдруг откуда-то из нутра стола со звоном выпадает то ли узелок, то ли мешочек, и по паркету рассыпаются золотые монеты, сережки, которые Мали давно искала, цепочка, когда-то мать подарила в день рожденья, и еще, и еще… Все драгоценности, накопленные за целую жизнь не одного поколения. Ясное дело, Ицик, никому не сказав, припрятал на еще более черный день все, что стоило хоть каких-то денег.