Дыхание судьбы

Все так же пригнувшись, они преодолели подъем и заскочили в убогий задний двор, полный ржавеющих автомобильных частей и каких-то ящиков, оказавшихся кроличьими клетками. Огонь мог вестись с противоположной стороны улицы или даже из этого самого дома, но Бернстайн, похоже, знал, что делает. Он прямиком подбежал к задней двери дома, на бегу поднял приклад винтовки и ударил им по ручке и замку, одновременно навалившись плечом на дверь, вскинул винтовку и ворвался внутрь. Прентис прыгнул за ним в аккуратную кухню, в которой стоял запах недавно готовившейся еды: Бернстайн уже успел исчезнуть в темноте столовой, крикнув ему: «Проверь наверху!»

Прентис со страхом, будучи почти уверен, что обнаружит немецкого пулеметчика, который хладнокровно поджидает его на верхней площадке либо в одной из комнат, взлетел, перепрыгивая через две ступеньки, на второй этаж. Пинком распахнул дверь первой спальни и нырнул внутрь, потеряв равновесие, но при этом держа винтовку наготове. В комнате стояла тщательно застланная двуспальная кровать, покрытый салфеткой с оборками туалетный столик, от которого шел аромат духов, и платяной шкаф, в котором среди мужской и женской одежды висели офицерские мундиры, а на полке лежали офицерская фуражка с высокой тульей и несколько мягких мужских шляп.

Остальные две спальни тоже были пусты, и он заканчивал осматривать последнюю, когда снизу донесся голос Бернстайна:

— Как там наверху?

— Все чисто!

Они вышли на задний двор, перепрыгнули низкий решетчатый заборчик и двинулись к соседнему дому. Откуда же, черт возьми, велась стрельба? Дом был больше первого, и они вместе проникли на нижний этаж; потом побежали наверх, Бернстайн впереди. Он ворвался в одну спальню, Прентис в другую, затем вместе в третью, самую просторную. Тут стояла кровать, прячущаяся за самодельным балдахином из одеял, которые висели на бельевых веревках. Прентис стоял, не зная, что делать, — сорвать одеяла? Он еще думал, когда Бернстайн поднял винтовку, прогремело три выстрела, и во вздрогнувшем балдахине появились три маленькие черные дырочки. Только когда они спускались вниз, Прентис забеспокоился о том, кто мог лежать за пологом: а что, если это были старик или старуха, слишком слабые, чтобы их эвакуировали со всей семьей? Или дети, игравшие в индейцев внутри импровизированного шатра?

Но они уже были возле третьего дома, перебежав, низко пригнувшись, переулок. Кухонная дверь была нараспашку, а внутри толпились трое: Лумис, Коверли и Кляйн.

— Осел-Пес! — вызывал Кляйн по рации, прикрыв свободной рукой одно ухо от грохота стрельбы. — Осел-Пес, говорит Осел-Бабулька, Осел-Бабулька. Как слышите меня? Прием.

— Бернстайн, где, черт, твои люди?

— Я думал, они идут за мной, они все на…

Кляйн наконец связался со штабом роты, и Коверли, схватив рацию, закричал высоким, вибрирующим голосом:

— Я оторвался от подразделения на правом фланге и на левом! Я не знаю, какого черта мы делаем здесь и даже сколько у меня сейчас людей! Большая часть моих до сих пор на горе, прижаты огнем противника.

— Какое, к черту, прижаты! — сказал Лумис. — Попросту в штаны наложили!

Из коридора вышли запыхавшиеся сержант Финн, а за ним Мюллер, Гардинелла и Сэм Рэнд — очевидно, только что закончили проверять дом.

— Финн, — спросил Лумис, — сколько у тебя здесь людей? Только эти трое?

— Так точно.

— Еще я, Финн, — подал голос Прентис.

— Где ты, черт возьми, был?

— Я пришел с Бернстайном… Да мы уже проверили…

— Почему не последовал за мной?

— Я вас не видел. Бернстайн был единственный, кто…

— Ладно, заткнулись все, — остановил их Лумис.

Лейтенант продолжал говорить по рации, утирая свободной рукой взмокшее лицо.

— Нет, сэр… — повторял он. — Нет, сэр, я…

Стрельба на улице стала ближе. Что им теперь делать? Просто дожидаться, пока подойдут остальные? Бернстайн не выказывал желания выходить наружу, и Финн тоже. Прентис потихоньку, стараясь не привлекать внимания, отошел от них и заметил, что дверца плиты приоткрыта, а на плите стоит то, что наполняло кухню сладким ванильным запахом, который он почуял, как только оказался тут: бисквит, выставленный охладиться явно за мгновение до того, как хозяйка убежала. Он потрогал его пальцем, оставив маленькую грязную вмятину на корочке. Бисквит был еще теплый.

— Да, — говорил лейтенант Коверли. — Есть! Есть, сэр…

С улицы, пошатываясь, вошел запыхавшийся, багровый Тед, санитар.

— Как Пол, Тед? — спросил кто-то.

— Пола больше нет, — ответил Тед. — Контузия. На теле не было ни царапины.

— Господи! — охнул Бернстайн, а Лумис выругался.

Известие оглушило Прентиса. Неужели они говорят о Поле Андервуде? Неужели он мертв?

— На теле ни царапины, — повторил Тед. Потом прошел к плите, сел на стул возле бисквита и заплакал. Невыносимо было смотреть на него, как он сидел, по грязному лицу текли слезы, и он пытался утирать их ладонями, распухшие губы кривились, как у ребенка. — Ни единой царапины. Я ничем не мог помочь ему…