Дыхание Смерти

— Если ты печалишься, что мужчина отверг тебя, то этому горю помочь нетрудно, — произнес он с искренним участием.

— Дурак, — обиделась Айсиль и отвернулась. Разговаривать с Куллом ей расхотелось.

Музыка звучала уже давно, но занятые, один едой, другая своими невеселыми мыслями, они не замечали ее, а заметить стоило. Играл эульд, и песня его серебряных струн была песней тихого летнего ветра, безмятежного неба, быстрого хрустального ручья, сбегающего с гор и превращающегося в бурлящий поток, поящий живительной влагой цветущую долину…

Айсиль повернула голову. У дальней стены сидел человек, на которого, раз увидев, второй раз по доброй воле не взглянешь. Он был ужасающе тощ, патлат и грязен. Рвань, в которую он облек свое тело, видимо, когда-то была халатом, но цвет его уже не поддавался определению вовсе. Нет сомнения, что с тех пор, как патлатый надел ее впервые, лет сто назад, никак не меньше, а следовало догадаться, что уже и тогда она была не новой, так больше и не снимал. Даже когда мылся, если такой обычай вообще был знаком неизвестному певцу. Закрыв глаза, запрокинув голову, он лениво и вдохновенно перебирал струны и что-то тихо напевал-рассказывал себе под нос. Против желания Айсиль прислушалась.

Ты — как цветок, мила, добра, чиста,
Я — ветер, срывающий роз лепестки,
Ты — как волна забвенья, холодна,
Я — солнца иссушающая сила,
Ты — как разлука любящих сердец,
Я — первый поцелуй при новой встрече,
Ты — темный страсти жар,
Я — крик, слетевший с губ от наслажденья,
Ты — огненный поток любви,
Я — бурный водопад в теснине,
Ты — океан безбрежный,
Я — его покой и сила.
Ты — зной пустынь,
Я — свежесть струй фонтана,
Ты — дрожь задетых струн,
Я — песня сердца,
Ты — буйный танец,
Я — неторопливая беседа,
Ты — аромат цветущих роз,
Я — легкое дыханье ветерка,
Ты — серп луны над спящим миром,
Я — россыпь звезд,
Ты — неисчерпаемый источник силы,
Я — пью лишь из него.
Ты — лунный свет в листве,
Я — блеск росы,
Ты — как предутренний туман,
Я — песня первой птицы,
Ты — яркий поднебесный свод,
Я — отражение его в долине,
Ты — путник, жаждою томимый,
Я — тихий шепот ручейка,
Ты — капля теплого дождя,
Я — гром сердец,
Ты — вечная весна любви,
Я — верный твой певец.

Айсиль так заслушалась, что не заметила, как в таверну вошла городская стража. Один из них, видимо старший, обвел внимательным взглядом людей, за несколькими грубо сколоченными столами. Увидел он и Айсиль, и Кулла, который сидел уронив голову на стол. То ли притворялся, то ли и впрямь задремал. Ничего страшного не случилось — поглядев на ее спутника, стражник отвернулся и неспешно подошел к сидящему в углу певцу. Тот прервал пение и поднял на стражника светло-серые глаза и смотрел на него без страха и недовольства, скорее с детским любопытством.

— Ты разве не слышал указа? Попрошайничать в тавернах запрещено! — строго и внушительно произнес начальник отряда стражников. Певец покачал головой:

— Я ни о чем не прошу, у меня все есть.

— Все есть? — Стражники переглянулись и негромко рассмеялись. — Ну, если у тебя, бродяга есть все, тогда ты богаче самого короля.

Певец улыбнулся, и словно солнце выглянуло из-за туч:

— А ты ответь мне, доблестный воин, кто может быть богаче, чем король?

— Откуда мне знать, — стражник пожал плечами — может, верховный жрец Валки или правитель Турании.

— Ты уверен, воин? — как-то загадочно улыбнулся певец.

— Что ты несешь, оборванец? — возмутился начальник стражи. — Я их золота не считал.

— И все же у загадки есть ответ, — проговорил певец куда-то в сторону, — очень простой ответ. Ребенок нашел бы его. Твой сын, воин, ответил бы верно. С годами мы приобретаем знания, но теряем ясность мысли.

— Ну вот что, — рявкнул стражник, которому надоело это глупое препирательство с нищим бродягой. — Поднимай свои кости и убирайся на улицу.

Певец не двинулся с места. Казалось, он просто не слышал приказа. Стражник наклонился, морща нос, и проорал в самое ухо нищему: «Убирайся!» Певец молчал, задремав. Взбешенный стражник мотнул головой, и два его спутника вытянули стрелы и наложили их на арбалеты.