Дыхание

Смотрю на облака. Где-то там, как утверждают звездочеты, за бледно-синей пленкой змеится Млечный путь. Как будто сон или бессонница, как будто животное, галактика рождается без боли. Она неспешно крутится вокруг оси… Распускается как роза…

Выглядывает из утробы, нюхает воздух. Какие нынче погоды-с? Там нет погоды. В этом новорожденном мире.

Там нет даже времени. Ни свет, ни тьма, а здесь я что ни утро наблюдаю, как звезда любви становится планетой ненависти.

Это происходит со всеми. По крайней мере, со всеми кого я знаю. Они просыпаются ни свет ни заря со сжатыми кулаками и желчью, застрявшей в пищеводе.

Задавив будильник, они бегут на остановку, презирая самих себя. Вечером они бросаются в погоню за порхающей бабочкой-душой, и вновь Земля, и два полярных чувства, разброс и притяжение. Боги мои, почему я на экваторе? Где мощь обледенений? глобальное потепление? Где цунами? Тишина.

Спокойствие. Любовь и ненависть, все мимо. Пройти между рядов — кино скоро закончится, или закончилось, но все так крепко спят, что не заметили финального аккорда. Сижу на скамейке и слушаю, как кровь расходится по полюсам мозга. До потопа еще далеко. Сегодня среда. Пока еще привычная среда обитания. Я пишу эти строки, а до эмиграции три дня.

Двое с половиной суток. Плюс шесть часов до Москвы, плюс час сорок до аэропорта Шарль де Голль. Время, проведенное на вокзалах, можно не считать. Меня уже нет. В кармане брюк — два билета. Они жгут мне кожу.

Они вьются и плодятся как медузы, как электрические скаты. Их импульсы вытягивают кровь.

Что случилось? Почему? Откуда мне знать. Просто попал на внутреннее пространство, говоря языком Грегуара. Я не стремлюсь к чему-то такому, что было бы для меня недостижимым. Какая может быть цель? Откуда ей взяться? и к чему она способна привести? Может быть, я всего лишь пытаюсь применить к привычному миру категории, никогда ему не принадлежавшие. Может быть, я умер и не заметил этого — впрочем, никто не заметил. Значит, можно имитировать активность, пока в этой биомашине не кончится срок гарантии, пока хаос как высшая форма порядка не переварит меня в себе.

Пафос, цели, самобичевание свалены в кучу: пусть гниют, проникают друг в друга. Эволюция спишет все.

Ни в чем нет остановок. Словно сибирский кот, словно йог над уровнем пола я наблюдаю протекающие процессы, не вмешиваясь, ничему не мешая, и хотя каждая дверь открыта призывно, мне известно, что за нею — несколько поворотов и стена.

Позавчера приходила Рита. Она ничего не знала.

Пришлось сказать. Не поверила. Показал билет. Рита вела себя страстно или, скорее, странно, учитывая ее нудный характер. Вспомнились эллины, которые делили всех женщина на гетер и матерей. Рита, определенно, женщина-мать. Нет сомнений — она нарожает дюжину потомков. У Риты лунное миловидное лицо, гладкие волосы, она предсказуема, приземленна; когда лжет, всегда переигрывает, ибо гетерная артистичность — не ее конек. Рите потребен жлоб, для коего весь мир есть только тень от его гузна. Ольге сообщила, что ей был сон: голос предрек, что она будет счастлива, если первый ее ребенок родится от меня. В ванной, с первыми маневрами ее молочного тела, я вспомнил о Каннибели. Ее образ промелькнул в зеркальной глубине между нами. Я посмотрел на Риту и понял, что — аu revoir.

И тем не менее, билеты… Прелюдия к ним была очень долгой и мучительной. Как будто ты ищещь себя, но только в зеркале, при этом полагая, что ты и твое отражение — два разных человека. Я вновь туманно изъясняюсь… Cancel. Сменим позу во сне.

Падение в черные голодные лица, словно утка по-пекински обрела мощные крылья, но вспомнила о чувстве долга. Кожа — фантомная форма. Мысли — фантомная боль. Мозги, мои наложницы, отправлены в Париж наложенным платежом — но еще не все, что симптоматично. Во мне сейчас не больше смысла, чем.

И тем не менее, я все еще жив. Я мог бы назвать это пустотой, но это слишком модное, слишком пекинское слово. Ничерта оно не выражает, в том числе и пустоту. Скорее, это отдаленность. Латинский ablativus, удалительный падеж, тоже не то…

Непричастность? Полнота? Ровное, глубокое? Может быть. Но все не то, все. Никаких программ — просто работает телевизор. По идее, я должен быть счастлив.

Три месяца я не смотрел ТВ и не имел доступа в Бодинет. У меня почти нет денег, почти нет работы и совершенно точно нет никакой страны. Если заглянуть обратно в мир, открывается только приблизительность.

Тени газовых цветков.

Загадочное состояние. Должно быть, нечто похожее испытывает сперматозоид, начиная разрастаться во что-то большое и неясное. Грядущая боль не дает ему покоя. В чреве не удержаться. Процесс пошел. Нет, не думаю, что эмбрион счастлив своим положением. За миллионы лет эволюции мы слишком хорошо взрастили в себе испуг перед последствиями.