Двуллер-2: Коля-Николай

Она сквозь слезы по одному своему мужчине вгляделась вдруг в другого – неужто он возвращается к ней? Неужто не зря она его ждала?! Робея, она протянула руку, погладила его по голове и он не отстранился.

В марте вдруг что-то толкнуло ее – она зашла на главпочтамт и как когда-то спросила в отделе «до востребования», нет ли ей писем. Работница посмотрела среди конвертов и вдруг достала из них один.

– Вот… – сказала она.

– Спасибо… – помертвевшими губами проговорила Ирина.

– Не за что… – ответила ей работница.

Едва отойдя от окошка Ирина разорвала конверт. Листок был маленький, мятый, от него исходил даже какой-то странный запах – теперь-то она поняла, чем так пахло то письмо: тюрьмой! Ирину удивило, что буквы оказались меньше обычного – но почти сразу она догадалась: это для того, чтобы больше влезло.

Она усмехнулась, вспоминая, как читала это письмо, как начала понимать, откуда это все – шубы, лимузины, номер для новобрачных. Грядкин, ее Коля-Николай, мальчик с горящими глазами, оказался вором. Он, понятно, об этом не писал – говорил лишь, что сидит сейчас в СИЗО того самого города, где они встречали Новый год, что обвиняют его по разным статьям, писал даже, что он ни в чем не виноват. Но она как-то сразу поняла, что виноват, на все сто. «Как он мог!» – подумала она, и вдруг поняла – это же все ради нее! «Это же он для меня, дурак… – вдруг внутренне ахнула она, прижимая руки к лицу. – Господи, какой дурак».

Она спросила тут же листок и села писать ему ответ. Написала, что уже потеряла его и рада уже тому хотя бы, что он живой. Написала, что любит. «А что я еще могла написать? – думала она сейчас. – Попался и сиди? Ради меня мальчишка жизнь загубил»…

Она и тогда думала так же – загубил. Надеяться на то, что все это ошибка, не приходилось – уже одна только шуба доказывала, что все это чистая правда (шуба так и осталась у Николая – взять ее с собой Ирина не решилась).

В камеру ее отпустили после допроса, длившегося почти сутки. Она так и не признала ничего, и теперь сама не знала, хуже или лучше этим сделала себе. Первое, что поразило ее в камере – тяжелый дух, теснота, да еще то, что все женщины были в белье, а некоторые даже без лифчиков. Она поначалу не поняла, почему, но через какое-то время и ей захотелось скинуть с себя все лишнее – такая в камере стояла духота. Хоть и лето было, а в окнах стояли двойные рамы, а открыта была лишь маленькая форточка где-то в самом верху высокого окна. Под этой форточкой все время кто-нибудь стоял.

– За что? – спросила ее одна из женщин, совершенно седая.

Ирина смотрела на нее, не зная, как сказать, что ее обвиняют в убийстве собственного мужа – не выговаривалось это, это было не про нее.

– Ну? – поторопила ее женщина.

Ирина вдруг заплакала, так, будто решила отплакаться за все эти годы. Камера смотрела на нее, оцепенев: вроде и не истерика, а не останавливается. Когда рыдания Ирины перешли в тихий жалобный вой, все та же седая женщина подсела к ней и сказала:

– Полегчало? Сейчас мы тебе чаю сделаем, подбодрим. А вообще, ты, бабенка, силы береги. Слезами горю не поможешь и следователя не проймешь. Чего ж ты наделала-то?

Ирина подумала – сказать? Но с какого места начинать?

– Говорят, что я мужа убила… – проговорила она, вытирая слезы. Неожиданно для нее, этому почти никто не удивился.

– А что он – пил, бил? – уточнила, как об обыденном, седая женщина. Ирина кивнула.

– А ты своего чем? – вдруг подсела к столу вроде молодая, но с отечным лицом и мутными глазами, женщина. – Я вот своему всю голову топором разнесла!

При этих словах она захохотала. Ирина оторопело смотрела на нее.

– Надька, людей не пугай! – строго сказала седая женщина, и продолжила, обратившись к Ирине: – У нас полкамеры историй как твоя. Но плакала ты одна – некоторые бабы вон песни от радости поют: после такой жизни телу в тюрьме тяжело, а душе облегчение.

При этих словах Ирина прислушалась к себе. Нет, душе облегчения не было даже здесь. Она вздохнула. Седая женщина внимательно посмотрела на нее, но больше не спрашивала ничего.

Ирине отвели место на нарах. Чем-то она проняла женщин – ей определили лежать под форточкой, что, как сразу поняла Ирина, было большой привилегией. И теперь она лежала, вжатая между почти голых потных женских тел, и не могла уснуть от воспоминаний…

«Коля-Николай… Коля-Николай… – думала она, чувствуя, как слезы снова закипают в глазах. – Что же ты наделал?»..

Глава 6

Грядкина взяли еще в середине февраля – та женщина, с которой он оговаривал сделку, рассказала о ней своему начальнику, а тот возьми да удивись – зачем бы воинской части колеса для комбайнов, времена бартера вроде прошли. Начальник к тому же был из бывших кэгэбэшников – всех везде подозревал. Вот на свою бывшую работу он позвонил. Придя в торговавшую шинами фирму в следующий раз, Грядкин, сам о том не подозревая, обзавелся соглядатаем.