Двуликий Янус

Охрана дачи, где вел свои работы профессор Варламов, была усилена. Ната теперь не выходила из дому, не поставив предварительно в известность чекистов, но все было напрасно: обнаружить того, кто преследовал Нату, не удалось. Он исчез, словно сквозь землю провалился. Если бы не сообщение шофера, заметившего преследовавший их автомобиль, Скворецкий готов был бы приписать всю эту историю болезненному воображению Наты, но машина была, это факт, не считаться с которым было нельзя.

Между тем все эти дни майор продолжал изучать Колоскова, готовился к решающему шагу. Чем больше поступало сведений, тем ярче выступала фигура конструктора — хотя ничего принципиально нового и не было — как человека советского, подлинного патриота. Немецкий агент? Того хуже — сам «Зеро»? Чудовищно! Но — Гитаев. Его встречи с Колосковым, слова, сказанные им Варламовой?

Если верить показаниям Евы Евгеньевны, то… А какие, собственно говоря, основания были этим показаниям не верить? Ведь все остальное, что подвергалось проверке, соответствовало истине: Варламова говорила правду. Да-а, задача!..

Шагом, который должен был привести к решению задачи, разрубить стянувшийся вокруг Колоскова узел, был прямой разговор с конструктором. Именно такое решение и было принято. Скворецкий отлично понимал, что многое зависит от него самого, его умения вести разговор, понять скрытые мысли собеседника, разгадать тайные ходы, поймать его, если потребуется. Но майор был в себе уверен. На его стороне была сама правда, он стоял на страже интересов, безопасности своего народа, своей Родины, партии, и в этом был главный источник его силы. Ну, и — мастерство. Не раз майору Скворецкому приходилось встречать врага лицом к лицу, в какую бы маску тот ни рядился, какое бы обличье ни принимал, и редко, очень редко майор проигрывал. Проигрывал сегодня, чтобы выиграть завтра.

Тщательно продумав и обсудив с комиссаром план предстоящего разговора, Кирилл Петрович отправился в конструкторское бюро, где работал Колосков. Беседу было решено провести там, в ОКБ, Колоскова в наркомат до поры до времени не вызывать.

Нельзя сказать, чтобы внешний облик Колоскова, его манера держаться, вести разговор располагали к нему с первого взгляда. Во всех чертах конструктора, в его манерах было что-то жесткое, колючее. Говорил он короткими, рублеными фразами, нисколько не интересуясь впечатлением, которое производит на собеседника. Во взгляде серых, глубоко запавших под бугристыми надбровьями глаз таилась скрытая усмешка, легкое пренебрежение. «Да, — подумал Кирилл Петрович, окинув изучающим взглядом собеседника, — разговор будет не из легких».

Начал Скворецкий со Штрюмера: так и так, надо бы уточнить кое-что об этом человеке, выяснить некоторые детали вашего с ним знакомства.

Колосков резко дернул плечами: такой разговор уже состоялся с представителем органов. Еще перед войной. Если память не изменяет, в 1939-м. Все уточнили. Выяснили. Что еще надо? У него, Колоскова, нет ни времени, ни желания вести пустые разговоры.

Кирилл Петрович усмехнулся:

— Да, вы правы, разговор был, но до начала войны с фашистской Германией. До войны — понимаете? С тех пор кое-что изменилось.

— Изменилось, — согласился Колосков. — Многое изменилось. Война… Но Штрюмера-то я после начала войны не встречал. Не мог встречать. Так что… — Он снисходительно развел руками.

Скворецкий, однако, не отступал. Не обращая внимания на откровенное нежелание Колоскова вести беседу, на его подчас резкие реплики, майор дотошно расспрашивал конструктора об обстоятельствах его знакомства и характере встреч со Штрюмером, особенно о последних встречах, в 1939 году.

— Никак не пойму, — подчеркнуто благожелательно говорил он, — что вас, советского инженера, советского человека, могло связывать с этим фашистом, с убежденным нацистом?

— Штрюмер, — возразил Колосков, — превосходный инженер, блестящий конструктор. Вы это упускаете из виду. Что же до его политических взглядов… Так до этого мне не было никакого дела. Вы говорите — нацист? Не знаю.

— Не было дела? — Скворецкий прищурился. — А сейчас? Сейчас, когда идет война, навязанная нашему народу такими, как вот этот ваш Штрюмер…

— Мой! — дернулся Колосков. — Попрошу выбирать выражения. Знакомый — да. Инженер — да. Но никакой не мой, зарубите это себе на носу! Я ценю инженерный талант немцев, того же Штрюмера, их умение блестяще организовать производство, которому нам — да, да! — учиться и учиться. Можете записать! (Колосков фыркнул.) Но, смею думать, фашистская Германия мне не меньший враг, чем вам. Я это доказал и доказываю делом, а не болтовней. Замечу: ни с одним немцем с начала войны я не встречался.

— Немцем? Это вы, пожалуй, зря. Не все немцы — фашисты.

— Ну, ни с одним фашистом. Согласен. Если это вас больше устраивает.

— Меня? — искренне удивился Кирилл Петрович. — Слушая вас, можно подумать, что я руководствуюсь в нашей беседе какими-то своими личными интересами. Зачем вы так?