Двуликий бог. Книга 2 (СИ)

Не меньше трогающих душу слов отца меня взволновало другое: откуда ему было известно о йотунах? Ведь я сделала всё, что было в моих силах, чтобы об этом постыдном происшествии не узнал никто, кроме Всеотца. Неужели Один так разгневался на меня, что мог втянуть в эту скорбь любимого сына и любящего отца? Нет, этого просто не могло быть. Если представление мудрого аса о справедливости мне было неясно, спорно, то в его доблести я ещё не сомневалась. Значит, дело было в ком-то другом. Но и Скади едва ли явилась бы в чертог бога света, в особенности, после столь продолжительного молчания. Даже нахальная валькирия не посмела бы предстать перед всеми почитаемым верховным богом. Значит, в нашей страшной тайне был замешан кто-то ещё…

— Послушай меня, моя цветущая дочь, — прикосновение отца к плечу заставило меня вздрогнуть и рассеянно улыбнуться, как я делала всегда, когда теряла нить беседы. — У бога огня слишком много врагов. Так было всегда, но с каждым годом их будет становиться всё больше. И ты, как самая к нему приближённая, всегда будешь в опасности, всегда будешь неотъемлемой частью чужих злокозненных интриг. Ты уязвима, особенно теперь, когда тебе есть, что терять, — ладонь отца бережно легла на ткань моего платья в области живота, призвав меня склонить голову и крепко задуматься. — Локи не сумеет тебя защитить. Он не всегда будет рядом, таков уж его нрав. Но я буду.

— Я не хочу этого слышать, отец, — сбиваясь на горестный шёпот, произнесла я, вновь поднимая на бога света полный боли взор. — Ты просишь меня оставить горячо любимого повелителя, отца моего ребёнка, одного перед лицом врагов, разбив ему сердце? Ты понимаешь, что ты говоришь, к чему призываешь? Как ты можешь быть так жесток?.. — на мгновение голос предательски исчез, горло сдавило зарождающимися слезами. Положив ладонь на верх груди, я глубоко вздохнула, стараясь успокоиться, унять сердцебиение. Склонив голову в бок и сомкнув губы, Бальдр с сочувствием и сожалением глядел на меня, сокрушённо качал головой.

— Бесполезно, — в свою очередь прошептал он. — Проклятый чужак пророс сквозь твоё сердце ядовитым цветком, ни капли разума не оставил. Он подчинил тебя полностью, Сигюн, ты свою жизнь к его ногам бросить готова, забыв родной дом, себя саму отвергнув… — бог света сделал широкий шаг, тесно ко мне приблизившись, приподнял подбородок, устремил взор в глубину моих блестящих от слёз глаз. Он всё искал чего-то, чего во мне давно не было. Я больше не принадлежала ему безраздельно. Но и Локи слепо не была покорна, как считал отец. Я старалась слушать лишь себя, своё сердце, свою совесть. Подчас мне это очень дорогого стоило.

Отец по-прежнему жарко желал подчинить меня, хоть и старался сдержать свою пагубную страсть — я это ценила. Локи требовал от меня полного повиновения и приходил в неистовство, когда я осмеливалась ему перечить. Но, остыв, зачастую признавал мою правоту. Выходит, я родилась неверной асиньей. Смела идти наперекор асам, своим господам. Я усмехнулась. Какими же они были одинаковыми. Я действительно выбрала своего отца в другом его воплощении: более страстном, молодом и горячем. Только я, увы, была совсем не Нанна. Дитя не своего времени, характер и образ мысли, противоречащий устоям Асгарда. Может, за это судьба казнила меня, рвала на части? За никому не подвластную своенравную Сигюн?..

— Разве это не есть любовь, отец? — дрожащим голосом отвечала я, когда молчание мучительно затянулось. — Разве Нанна не столь же тебе покорна? Разве она не пойдёт за тобой прямиком в Хель, если придётся? Так в чём же, скажи, разница?

— Разница в том, что я никогда не подвергал твою мать опасности. Я любил её и вас так сильно, что никогда не решился бы пойти против воли Асгарда, если бы это могло грозить моей семье! Но Локи не таков. Он сумасброден, пойми же наконец! Он всегда будет любить себя много больше всех остальных! Если он вообще способен любить кого-то, кроме себя, — я с трудом сдержала судорожное желание отвесить Бальдру пощёчину. Однако быстро опомнившись и сообразив, кто, в конце концов, стоит передо мной, я лишь сложила руки впереди себя и обиженно поджала дрогнувшие губы.

Слова отца ранили тем больнее, чем больше он сам, того не замечая, соответствовал им. О да, Бальдр никогда бы не осмелился нарушить устои Асгарда, но вовсе не потому, что так оберегал свою семью: больше всего на свете он дорожил расположением своего прародителя Одина и всех окружающих. Любовь их, ради которой он готов был пойти против собственной воли, была для Бальдра высшей ценностью. Не искренняя привязанность Нанны или страстное обожание детей — только снисхождение и одобрение Асгарда. Но собственного самолюбия и тщеславия он, конечно, не замечал. И это было досадно вдвойне.