Двуявь

Люстра погасла, гирлянда тоже, изображение на экране схлопнулось в точку. Под дырчатым кожухом телевизора что-то неприятно сверкнуло, запах жжёной пластмассы наполнил комнату. «Мама!» – вскрикнули в темноте, рядом коротко выругались, а потом откуда-то (казалось – со всех сторон) пришёл отвратительно-тонкой писк, словно среди зимы налетела комариная туча. Люди зажимали уши, но тщетно – писк буквально ощущался всем телом, переходя в нестерпимый подкожный зуд. Кто-то шарахнулся, опрокинулся стул, разбился чей-то фужер.

– Да что ж такое?!

Истошный вопль как будто спугнул невидимых комаров – они заткнулись все разом, и повисла ватная тишина. Надя прижималась к Марку, а он бессмысленно шептал ей: «Всё, всё». Темень не была непроглядной – её разбавляли желтоватые блики с улицы.

– Серьёзно, чё за херня?

– «Проблема две тысячи», по ходу. Компьютеры навернулись…

– Какие, нафиг, компьютеры?

– Автоматика на подстанции или хрен знает, где ещё! Я тебе чё – электрик?

Ирина, сидевшая у двери, выскочила в прихожую, выглянула на лестницу:

– Да, точно! Весь дом без света!

– В электросеть позвонить – пусть чинят.

– Гудка нет, странно…

– Спокуха, с мобилы сейчас попробую.

Все уставились на сотовый телефон с короткой антенной, владелец которого, хмурясь, давил на кнопки. А Марк, чьё место было возле окна, вдруг сообразил, что блики с улицы – это не фейерверки, иначе стоял бы грохот.

Оттянув полупрозрачную занавеску, он с высоты пятнадцати этажей посмотрел наружу.

Ночное небо над горизонтом светилось.

Это напоминало северное сияние, только цвет был тошнотный, охряно-глинистый. Гигантские сполохи, колыхаясь и нервно вздрагивая, бродили вдоль линии, где смыкались земля и небо.

Отсветы падали на заснеженные крыши и улицы, словно подачка городу, обесточенному от центра и до окраин. Мёртво чернели окна, сдохли все фонари, даже фары ни разу не промелькнули. Медноярск испуганно замер и затаился, лишь в частном секторе какой-то кретин, упившийся, видимо, до полной потери соображения, продолжил шмалять из ракетницы.

– Твою ж мать!

Марк обернулся на шум. Владелец мобилы брезгливо вытирал салфеткой ладонь, а сам аппарат валялся на скатерти, которую в этом месте густо усеивала не то буро-коричневая труха, не то ржавчина.

– Бляха, и телик тоже! Такая же хрень посыпалась, гляньте!

– Это уже перебор, реально…

– «Проблема две тысячи», говоришь?

– Ребята, ребята! – всхлипнула миниатюрная брюнетка в блестящем платье. – Вы это специально, да? Розыгрыш такой? Пожалуйста, прекратите! Мне страшно!

Аркаша гаркнул:

– Так, всё! Ирка, тащи свечи. И тряпку. Не бздим, не дёргаемся – вытираем это дерьмище, ну и ждём, пока свет дадут.

– Думаешь, долго будут чинить?

– Да пофиг. Хавчик есть, вино, водяра – что ещё надо? Всё будет пучком.

– Не уверен, – заметил Марк, – в окно поглядите.

Сдвинул занавеску и отошёл, позволив остальным оценить картину. Тишина придавила комнату могильной плитой; на лица людей, стоящих у подоконника, ложился желтушный свет.

– Что это? – тихо спросила Ира. – Я не понимаю… Аркаша?

Но тот (кажется, впервые в жизни) не нашёлся, что сказать, лишь пожал плечами. А Надя подняла на Марка глаза и твёрдо произнесла:

– Я домой. Мама с папой, наверное, с ума сходят.

– Да, ты права. Пошли.

Огибая вместе с ней стол и выходя в прихожую, он подумал – хорошо хоть, его собственные родители уехали на праздники в Курск, к маминой сестре. Та их звала три года и, к счастью, всё-таки уломала, так что теперь они всего этого не увидят. А к их возвращению аварию (будем так её называть) наверняка уже устранят…

– Может, лучше тут посидите? Такси не вызвонишь, придётся пешком идти.

– Ничего, за полчаса дойдём. Или тачку поймаем.

Пожав Аркаше руку, Марк вместе с Надей вышел на лестничную площадку. Соседняя дверь была приоткрыта – из-за неё, держа восковую свечку, выглядывала толстая тётка:

– Вы не знаете, что случилось?

– Нет, извините.

Живой огонёк в руках у соседки дрожал от страха. Где-то внизу звучали гулкие голоса, меж лестничных маршей метнулся неуверенный луч фонарика. Ступеньки были кое-как различимы – можно спускаться.

На тринадцатом этаже у щитка возился расхристанный мужичонка. Показалось, что он проверяет пробки, но нет – мужик, подсвечивая себе зажигалкой, чертил что-то маркером прямо на металлической дверце. Марк присмотрелся – корявая двойка и три не менее корявых нуля.

Художник, похоже, был совершенно пьян – пошатывался и бормотал что-то себе под нос. Беглецы осторожно прокрались мимо и уже хотели продолжить спуск, когда он обернулся к ним, и Надя вскрикнула от испуга – его глаза были наполнены той же мерцающей грязной охрой, что они видели из окна. Мёртво осклабившись, он перечеркнул все нули крест-накрест и побрёл к одной из квартир.

Они пошли дальше – лестница казалась издевательски-бесконечной. На этажах открывались двери, выглядывали жильцы с фонариками и свечками, и Надя с Марком снова и снова отвечали: «Не знаем, вообще не в курсе, без понятия, ни малейшего представления…»