Двуявь

– Факты свидетельствуют, что вы способны действовать эффективно, – сказал хозяин. – Вы вышли на меня и до сих пор живы – это весьма серьёзное достижение. Не думал, что подземный токсин способен дать такой результат.

– Сюрприз.

– Раз уж вы здесь, не откажетесь пояснить, как действует яд? Я имею в виду не химию, а ваши субъективные ощущения.

Марк не видел смысла таиться, поэтому ответил:

– Яд немного приглушает эмоции и усиливает мою интуицию. При этом я как будто чувствую связь с землёй.

– Связь… – задумчиво повторил Кузнецов. – Это, пожалуй, кое-что объясняет.

– В самом деле?

– Да. Знаете, в советское время был такой ежегодник – «Земля и люди». Мне это название всегда нравилось, оно передаёт суть любой страны – коротко, но ёмко. Простая формула, два слагаемых – и невероятное разнообразие результатов… Теперь вернёмся к нашему катаклизму. Как повлияло Обнуление на людей, мы можем наблюдать ежедневно, а вот на землю… Какие она вам транслирует ощущения, Марк Игнатьевич? Вспомните, прошу вас. Это чрезвычайно важно.

– Ощущения? – Марк пошевелил пальцами, подыскивая слова. – Растерянность, испуг, горечь… Желание нам помочь…

– Деревья, выращенные для вас, – это тоже вид помощи?

– Ну, вроде как… – сыщик вдруг почувствовал стыд. – Но земля, по-моему, вообще не знала, для чего они мне нужны – просто радовалась, что кто-то её услышал, и спешила отреагировать… Я, получается, её обманул, использовал дары как оружие… Но почему деревья выглядят так кошмарно?

– Земля одурманена, как и люди. Она больна, но изо всех сил пытается выздороветь. А для этого нужно, опять же, устранить последствия Обнуления – и я укрепляюсь в мысли, что эту работу придётся выполнить вам.

– Не уверен, что справлюсь, так что вынужден отказаться.

Кузнецов вздохнул, и на его лице проступило нечто похожее на эмоции – хотя, может, это была всего лишь усталость:

– Вы не откажетесь, Марк, не лгите себе. Такой шанс нельзя упускать.

– Слушайте, господин Кузнецов, вы не находите, что вся эта сцена выглядит очень странно? Вы меня уговариваете, подталкиваете к чему-то, о чём я понятия не имею. Что вообще, по-вашему, нужно сделать, чтобы убрать барьер? Вот чисто технически? Подойти к нему с амулетом и проковырять дырку в воздухе?

– Я не знаю, – сказал старик. – Не знаю, в том-то и дело! Понял только одно: барьер питается нашей душевной грязью, а значит, уничтожить его может что-то чистое и хорошее. Мне такие задачи не по плечу – слишком замаран кровью. Мою дочь вы тоже давеча наблюдали во всей красе…

– А я, по-вашему, подхожу? – Марка разобрал смех. – Или напомнить вам, сколько людей я угробил за эти дни?

– В этом городе вообще затруднительно найти кого-нибудь с чистой совестью. Но вы – единственный, кто слышит землю через токсин. Поэтому перестаньте хныкать и сделайте то, что нужно! Попытайтесь найти в себе что-то светлое, и тогда…

– Так, стоп.

Голос Риммы щёлкнул как кнут, перешибая рассуждения старика. Она поднялась из кресла и, сдерживая ярость, проговорила:

– Я долго и терпеливо слушала – всё надеялась, что услышу что-нибудь внятное, но вместо этого получила лишь оскорбления. Такое я терпеть не намерена – даже от тебя, отец. Давай сюда амулет – я чувствую, что он где-то рядом.

– Он здесь, в ящике стола. Но ты его не получишь.

– Тогда прости.

Марк понял, что сейчас будет, и тоже вскочил, одновременно взывая к земле сквозь этажные перекрытия.

Римма, шагнув к столу, нажала на спуск.

Грохот заполнил дом.

Пуля пробила старику ребра, кровь проступила на светло-серой рубашке. Самый влиятельный человек Медноярска, издав тихий предсмертный хрип, обмяк в своём кресле.

Марк ударил Римму плечом и, выкрутив руку, прижал к столу. «Стечкин» со стуком упал на пол, а дверь уже открывалась, и на пороге был Темирхан.

Дом вздрогнул до основания, будто его передёрнуло от испуга и тошноты, и сквозь паркет проломился древесный ствол, твёрдый и безжалостно-резкий, как взбесившийся промышленный бур. Взрывая пол вокруг себя и заслоняя дверной проём, он пёр всё выше и выше, пока не вгрызся в потолок коридора. Темирхана отбросило от двери, как мягкую тряпичную куклу.

В оглушительном хрусте тонули крики людей; разлетались в стороны щепки, поднимались клубы цементной пыли. Дом, насаженный на вертел, стонал.

У Марка перед глазами плыли круги – экстремальная связь с землёй выжала ресурсы до капли. Римма, которую он удерживал, дёргалась и брыкалась, извергая потоки брани. Сыщик рявкнул ей: «Тихо, б…!» На секунду она действительно замерла, и он, воспользовавшись моментом, сунул руку себе в карман, где лежали последние семена; сжал одно из них в кулаке.

Яд привычно проник сквозь кожу, и в голове слегка прояснилось. Организм глотал свою дозу жадно, семя истощилось почти мгновенно. Когда в кругляше остались буквально крохи отравы, Марк прижал его к шее Риммы, после чего опустил обездвиженную блондинку-мотоциклистку на пол.

– Лучше сразу добей, – сказала она, тяжело дыша, – иначе я найду тебя и сгною.

– Заткнись.