Дворец сновидений

Марк-Алему вспомнились ужасные выражения: «узрены внутрилунно» или «внешнелунно». От ужасов Табира и впрямь волосы вставали дыбом, а ему так и не удалось ничего выведать. Во время полнолуния так начинается обострение у сумасшедших. Он хотел спросить дядю, о каком кризисе идет речь, но не осмелился. Он что-то слышал краем уха о неких серьезных реформах, которые вызвали ожесточенное сопротивление клерикалов и касты военных, но ничего определенного об этом не знал. Возможно, Кюприлиу были каким-то образом в этом замешаны.

Время сейчас напряженное, продолжал Визирь. Баш-эндер может ударить вновь. Марк-Алем старался не упустить даже малейших деталей сказанного. Теперь Визирь говорил совершенно откровенно, чтобы раскрыть ему глаза на происходящее. Нужно было отправить тебя туда раньше, бормотал он сквозь зубы. Ну да ладно, это была моя ошибка. Возможно, еще и сейчас не поздно… Вопрос в том, какой из миров управляет другим, продолжил Визирь после долгого молчания. О господи, снова он перевел разговор на высокие материи, подумал Марк-Алем. Только показалось, что он заговорил откровенно. Некоторые полагают, что мир кошмаров, сновидений, словом, ваш мир управляет этим миром здесь, продолжал Визирь. А я думаю, что всем управляет этот мир, здешний. И сновидения, и кошмары, в конце концов, именно он выбирает, чтобы поднять на поверхность, словно деревянное ведро, которое достает воду из глубокого колодца. Ты понимаешь, что я хочу сказать? Именно он выбирает в этой бездне то, что ему… нужно.

Визирь наклонился к нему еще ближе. В глазах его трепетал страшный отсвет горящей серы. Поговаривают, что иногда главное сновидение подделывают, тихо проговорил он. Тебе когда-нибудь приходило такое в голову?

Марк-Алем застыл от ужаса. Поддельное главное сновидение?! Он даже мысли никогда не допускал, что мозг человеческий осмелится хотя бы подумать о таком святотатстве, не говоря уже о том, чтобы позволить своему рту произнести это вслух. Визирь продолжал объяснять, какие ходят разговоры о главном сновидении, и пару раз Марк-Алем воскликнул про себя: о господи, да он явно и сам так думает. Марк-Алем не успел еще опомниться от потрясения, и голос дяди доносился до него словно сквозь грохот обвала. Так вот, поговаривали, что некоторые из главснов были фальшивыми, подделанными в Табир-Сарае баш-эндерорами во имя интересов могущественных конкурирующих группировок во власти, или чтобы угодить душевному состоянию самодержца. Ну, может, если и не полностью подделаны, то наполовину уж точно, это всем известно.

Марк-Алем почувствовал неудержимое желание припасть к коленям Визиря с мольбой: позволь мне уйти оттуда, дядя, родной, не губи меня. Но при этом прекрасно понимал — он никогда не попросит этого, даже если будет уверен, что становится соучастником и его ждет плаха.

Этот жалобный вопль повторился несколько раз у него в груди, пока он возвращался из дома Визиря поздно ночью. Карета ехала по улицам с погашенными фонарями, и Марк-Алему казалось, что запертый в этой черной карете, заклейменной с обеих сторон роковой печатью в виде буквы О, одинокой серой кукушкой странствовал он в пограничном пространстве меж двух миров, и неизвестно, какой из них управлял другим.

Нужно держать глаза открытыми, когда настанет момент… Но какой знак будет ему дан, и какой ангел или дьявол подаст его, и как он поймет, к кому взывать среди клубящегося тумана Табир-Сарая?

Все это вспомнил Марк-Алем в кофейне, пока вертел в руках пустую чашку. Кошмар леденил ему сердце даже сейчас, через несколько дней. Что-то заставило его повернуть голову и посмотреть в сторону: за столом поклонников акробата Али беседа вдруг стихла, и все они таращились на него как ненормальные.

Марк-Алем рассердился. Хозяин кофейни, кажется, все-таки проболтался им, что он работает в Табир-Сарае. Он знал, что тот болтун, но не до такой же степени. Хотя, в конце концов, пошел тот к черту вместе с прочими любопытствующими. Он зайдет, если зайдет, в эту кофейню пару раз за сезон. А может, еще реже, или же вообще никогда.

Приближалось обеденное время, и кофейня пустела. Ушли иностранные дипломаты, ушли и сотрудники банка. Поднимались один за другим и поклонники акробата, бросая напоследок в сторону Марк-Алема пристальные взгляды. Только слепые и не думали вставать из-за своего стола, хотя давно у них закончились все темы для разговоров; и сидели они с высоко поднятыми головами, как делают те, кто испытывает ненависть и презрение ко всему миру. Эти молчаливые головы, казалось, говорили: ну что, пошли дела у государства лучше после того, как наши глаза, якобы вредившие ему, были вырваны? Судя по тому, что мы слышим, мир остался, каким и был, если не стал гораздо хуже.