Дворец и лачуга

— Знаю я тебя!.. Небось когда вчера простоял целый вечер с Иоаськой на лестнице, так тебе не было темно, а теперь тебе в подвале прикажешь люстры повесить, что ли?

Выкрикивая все это, хозяюшка передвигала тяжелые чугуны и огромные кастрюли по раскаленной докрасна английской плите.

— Черти несут к нам этих гостей, что ли? Сползаются каждый день со всех концов света, как клопы, а ты жарься у плиты до полуночи, да еще этот урод тебе углей принести не может!.. Ну, жизнь!

— Понравились им ваши ужины, вот они и сползаются, — буркнул Янек.

— Заткни пасть, сопляк! — рявкнула кухарка. — Вот я им ужо приготовлю ужин, так ни один потом носа сюда не покажет. Канальи!

Вот как смотрела прислуга пана Пёлуновича на его знаменитых коллег, которым сегодня снова предстояло совещаться о всеобщем благе вообще и о ссудной кассе в частности.

Однако, благодарение небу, эти пристрастные взгляды не доходили до слуха членов научно-социально-филантропического общества, которые, не глядя на ненастье, по одному, по двое и по трое постепенно сходились к месту своих совещаний, как добрые и терпеливые труженики вертограда господня.

Каждые несколько минут кто-нибудь из гостей, оснащенный калошами и зонтиком, входил с улицы в ворота и по пути наталкивался на какого-то, сидевшего на камне старика, который качал на руках белый сверток и монотонно бормотал:

— Пойдем тпруа, Элюня, пойдем тпруа!..

Но ни один из них не спросил этого странного пестуна, зачем он мокнет под дождем, не обратил даже на него и внимания. Головы их были слишком забиты вопросами большого общественного значения.

Последним из вошедших в ворота исполненных задумчивости мыслителей был пан Дамазий. Он вскарабкался наверх, оставил в прихожей свои противодождевые приборы и, войдя в комнаты, услышал следующие слова:

— Я всегда говорил, что эти варшавяне величайшие хвастуны на земном шаре! Не будь я Файташко и предводитель шляхты!

Собравшиеся гости с величайшим восторгом кинулись приветствовать пана Дамазия, стремясь хоть таким образом лишить наконец слова предводителя шляхты, который с момента своего прихода не говорил ни о чем другом, кроме как о варшавском бахвальстве.

Присутствующие торопливо признали, что предводитель Файташко совершенно прав, и заседание началось.

— Предлагаю нотариуса в председатели, пана Зенона в вице-председатели и пана Вольского в секретари, — произнес Пёлунович.

Кандидатуры были единодушно утверждены, и два позавчерашние противника очутились на председательском диване. Нотариус сел под Сенекой, пан Зенон под Солоном, Вольский рядом с ними перед огромным ворохом бумаги. Пан Дамазий взял слово.

— Нынешний день, господа, — сказал этот удивительный человек, — это прекраснейший и наиболее плодотворный по своим последствиям день изо всех проведенных нами вместе дней. Ибо сегодня мы должны обдумать средства основания, создания и организации ссудной кассы. Сегодня мы являемся свидетелями примирения двух до сих пор взаимно враждебных принципов, олицетворенных в уважаемом пане нотариусе и ученом пане Зеноне. Наконец, сегодня уважаемым паном Зеноном будет нам прочитан меморандум о пауперизме, в котором автор постарался из уважения к своему благородному противнику, господину нотариусу, примирить прогрессивные теории с консервативной точкой зрения, кои доныне были враждебны.

Этой речи сопутствовал громкий храп лежащего в кресле предводителя шляхты. Но несравненный пан Дамазий, не обращая на это внимания, закончил так:

— По этим-то причинам мы попросили бы уважаемого пана Зенона и нынешнего нашего вице-председателя, чтобы он соблаговолил прочесть нам свой меморандум.

— Но какой? — спросил с чарующей улыбкой вице-председатель.

— Ну, этот, о пауперизме.

— А то, может, вы предпочли бы, господа, послушать кое-что о сырых квартирах?

— Нет! Просим последний, о пауперизме.

— У меня есть еще о дренажных работах… — напомнил Зенон.

— Мы восхищаемся вашей плодовитостью, — вставил нотариус, — но хотели бы покончить наконец с этим злосчастным пауперизмом.

Заметив, что полиловевший пан Клеменс стал в эту минуту подавать ему отчаянные знаки, нотариус умолк, а ученый пан Зенон приступил к чтению.

— «Из всех катастроф, сопутствующих цивилизации, нет страшнее тех, что проистекают из сырости в квартирах…»

— Но, позвольте… — прервал Дамазий.

— Покорнейше прошу прощения за ошибку! — оправдывался Зенон и взял в руки другую рукопись.

— «Из всех средств, которыми пользуется цивилизация для осушения почвы, нет более превосходного, чем дренажные канавы…»

— Прошу слова! — воскликнул пан Петр.

— Протестую! — закричал Зенон. — Я снова ошибся, но сию минуту исправлю ошибку.

— «Из всех катастроф, сопутствующих цивилизации, нет страшнее тех, что проистекают из все более распространяющегося пауперизма…»

— Весна самое прекрасное время года… Лафонтен был величайшим поэтом… Турений был знаменитым воином… Но, послушайте, сударь, ваши меморандумы чертовски пахнут вторым классом гимназии! — выкрикнул нотариус.