Дворец и лачуга

- Так, может, нам, уже не докладывая дела обществу, самим сходить к нему завтра? - спросил Густав.

- Вот-вот! Мы вдвоем, это будет самое лучшее, но...

- Дорогой председатель, - прервал его в этот момент нотариус. - Эта пустопорожняя башка Зенон вызвал меня на поединок, очень прошу вас с паном Дамазием в свидетели. Жду завтра в одиннадцать часов.

И не успел еще пан Клеменс ответить, как нотариус сжал его руку и вышел, не простившись с присутствующими.

- Кушать подано! - сказал в это мгновение Янек, распахнув дверь в столовую.

Гости толпой вышли. В гостиной остались лишь Вольский, Пёлунович да еще какой-то незнакомый хозяину господин, в весьма непринужденной позе раскинувшийся в кресле.

- Кто это? - спросил пан Клеменс Густава.

- Не знаю! Должно быть, кто-то из новых.

- Пан Дамазий! Пан судья!.. Кто это такой? - снова спросил смущенный хозяин.

Но и они не знали.

Тогда пустились на последнее средство и вызвали в гостиную почти всех гостей, но никто сидящего в креслах мужчину не знал. И только под конец вспомнили, что этот господин пришел с нотариусом.

- Прямо беда! Ну, что мне делать! - горевал пан Клеменс, который никак не мог примириться с тем, чтобы кто-нибудь из его, пусть даже и самоновейших, друзей не сел за общий ужин.

Между тем события пришли ему на помощь. Окружившие незнакомца гости до тех пор топали ногами и кашляли, пока он не проснулся.

- А-ааа! Что, уже пора ужинать? - спросил незнакомец, вставая на ноги.

- Пёлунович! - представился ему хозяин.

- А-аа!.. Очень приятно, очень приятно. Как у вас тут жарко, сударь! А-аа! Ну, значит, идемте ужинать.

И он пошел вперед, а за ним остальные, смеясь до упаду и расспрашивая друг друга о фамилии новою члена общества.

Узнали ее лишь в конце ужина, а именно, когда хозяин, обратившись с наполненным бокалом к гостю, сказал:

- Сударь! Я хотел бы выпить за ваше здоровье, но, клянусь честью, не знаю, с кем имею удовольствие, потому что нотариус ушел, а...

- Я Файташко, бывший уездный предводитель шляхты.

- Ваше здоровье! - грянули хором гости.

Так ко всеобщей радости закончилось это маленькое недоразумение.

Глава десятая

Шабаш

На следующий день Вольский пришел к Пёлуновичу лишь в четыре часа пополудни.

Двери гостиной он застал запертыми; из кухни доносился веселый смех прислуги.

На его звонок вышел Янек.

- Барина нет и барышни нет, ваша милость, все поехали к крестной матери барышни, но барин просил и барышня просила, чтобы вы, ваша милость, подождали!..

Этот юноша, на волосах и лице которого виднелись следы бесцеремонного обращения со стороны кухарки и горничной, высказал все это не переводя дыхания.

Мы должны отметить, что день этот запечатлелся в местной метеорологической хронике благодаря чрезвычайному зною. В этот день несколько излишне раскормленных добряков хватил удар, в Висле, вследствие чрезмерной тесноты в купальнях, утонуло несколько человек, и ощущалась такая нехватка в сельтерской, что самые заядлые любители ее принялись даже за Гунияди и магнезиевый лимонад.

Термометр доходил до тридцати градусов по Цельсию, в воздухе невыносимо парило.

Вольский вошел в гостиную и растерянно остановился среди комнаты. С самого утра на него гнетуще действовало состояние атмосферы. Сюда он пришел, чтобы стряхнуть с себя апатию, и вот... никого не застал!

А между тем его, видимо, ждали.

Кто-то положил его папку и карандаши на обычном месте, поставил перед мольбертом стул, а напротив него кресло. Но художник пришел, а модели не было.

В эти мгновения Густав почувствовал, что внутри его существа возникла словно какая-то точка, бесконечно малая и бесконечно болезненная. Когда он пытался внимательней прислушаться к себе, ощущение исчезло, когда же начинал удивляться, что это ему привиделось такое, оно выступало вновь. Были минуты, когда ему казалось, что эта неуловимая точка - вся его душа, внезапно пораженная каким-то страшным и таинственным недугом.

Вольский осмотрелся кругом.

Канарейка на окне, в который уж раз пополоскавшись в воде, нахохлившись сидела в своей клетке. Под фортепьяно, вытянув ноги и разинув пасть, лежал, едва дыша, жирный Азорка.

Дверь в комнату Вандзи была открыта. Густав хотел было войти туда, но не мог сделать ни шагу. Лишь теперь он понял, что значит быть брошенным в жертву двум борющимся между собой силам, одна из которых в известные часы жизни грубо толкает нас вперед, а другая безжалостно приковывает к месту.

Идя сюда, он воображал, что застанет их (ибо об одной Вандзе он и мечтать не смел), воображал, что эти два симпатичные существа рассеют тучи, которые неведомо почему омрачили его душу, - и вот не застал их.

Демон печали торжествовал.

Густав вынул часы; с того времени, как он вошел в гостиную, прошло едва десять минут.

- Скоро вернутся! - шепнул он и одновременно подумал: "Как ужасно было бы никогда уже не увидеть Вандзю!"

Никогда!.. Никогда!..

И в этот миг им овладела неопределенная грусть, беспредметный страх, беспричинное отчаяние, которые - увы! - так хорошо знакомы людям с больными нервами, но которые ужаснули никогда прежде не болевшего Густава.