Дворец грез

Мастер сожалеет! Сам-то он будет там, в пиршественном зале, полном цветов, конусов с благовониями, тончайших вин, в толпе смеющихся, нарядных людей, и сам он тоже будет смеяться и даже не вспомнит обо мне — той, которой завтра предстоит покинуть родной дом. Но я знала, что спорить бесполезно. Я сидела молча, пока Дисенк суетилась вокруг, и хаос постепенно поредел, потом исчез, и сундуки были закрыты. Свет в комнате становился темно-багровым. Мне это показалось зловещим предзнаменованием, но я приняла его безропотно. Конец дня. Конец моей юности. Наш с Гуи конец.

Он так и не пришел ко мне в ту долгую, печальную ночь. Я слышала, как прибывали паланкины гостей, оживленных и радостных, но я не поднялась, чтобы взглянуть на них. До меня донесся голос Паиса, низкий и очень своеобразный, еще мне показалось, что я узнала веселые интонации первого советника Мерсуры, но остальные голоса были незнакомы, просто голоса людей, приехавших повеселиться. Я пыталась не уснуть, надеясь, что, когда все учтут, Гуи, может быть, посидит со мной немного, посочувствует, даст какой-нибудь совет, может быть, припомнит что-нибудь из нашей с ним жизни; но я задремала, а потом уснула, и неумолимый рассвет наступил без него. Вошла Дисенк, подняла оконную занавеску, поставила фрукты и воду рядом с кушеткой.

— Чудесное утро, — сказала она приветливо. — Река поднимается. Исида плакала.

Я не ответила. Пусть Нил поднимается сколько угодно, пусть хоть затопит нас всех, мне безразлично.

Она одела меня в сияющий белый лен, вплела мне в полосы белую ленту и обула в белые сандалии. Потом с особой тщательностью накрасила мне лицо, продела руки в серебряные браслеты и надела мне на шею серебряную цепочку. В мочку уха была продета одна длинная серебряная сережка, цветок лотоса на тонком стебле. Мои губы, ступни и ладони были покрыты хной.

Пока я сидела и ждала, когда хна подсохнет, вошли слуги и стали выносить мои сундуки. Один подхватил мою маленькую кедровую шкатулку, которую подарил отец, но я остановила его, крикнув:

— Это не трогай! Оставь ее здесь на столе. Я сама понесу. Дисенк, открой ее и положи туда мою статуэтку Вепвавета! — Я видела, как слуга посмотрел на Дисенк, ожидая подтверждения, и вдруг разгневалась. — Делай, что я сказала! — закричала я. — Здесь я госпожа, а не Дисенк!

Он пробормотал извинения, кланяясь и воздевая руки с раскрытыми ладонями в знак повиновения. Меня охватил приступ необъяснимого гнева. Когда он подавал мне шкатулку, на пороге возникла громадная фигура Харширы.

— Что здесь за шум? — спросил он. — Не капризничай. Ту. Мастер ждет внизу. Ты готова?

Я схватила свою драгоценную шкатулку и встала.

— Я не капризничаю, Харшира, — раздраженно сказала я, — и хотела бы напомнить тебе, что, раз я теперь царская наложница, а ты не управляющий фараона, ты больше не властен надо мной.

Он нисколько не возмутился в ответ на мое гневное высказывание, он вообще пропустил его мимо ушей. Щелкнув пальцами слугам, чтобы они поторапливались, он, качнувшись на пятках, подбоченился. Последний сундук переместился в галерею, следом просеменила Дисенк, и Харшира ожидающе поднял свои темные брови и воззрился на меня. Стараясь сохранить достоинство, я прижала шкатулку к себе и проскользнула мимо него, надменно ступая вслед за всем нажитым за долгие месяцы жизни в этом доме, вниз но лестнице и к выходу, под сверкающее солнце. Мои носилки были наготове, рядом с ними, под балдахином, стоял Гуи. Слуги с моими сундуками один за другим исчезали в направлении реки, откуда, я полагала, ладья должна была быстро доставить их во дворец. По ведению Харширы Дисенк забралась в носилки и устроилась среди подушек. Я подошла к Гуи. Он выглядел опустошенным. Белое лицо его приобрело сероватый оттенок, глаза припухли.

— Ты не пришел ко мне ночью, — с трудом проговорила я, в горле стоял ком; это были совсем не те слова, что я собиралась сказать. Они прозвучали отрывисто и горько, в них сквозил былой гнев.

— Вряд ли это было бы разумно, — ответил он просто, почти покорно, и его нежелание утешать меня неискренними оправданиями меня обезоружило. Он кивнул на носилки. — Я собрал для тебя травы, положил фиалы, пестик и ступку. Если тебе еще что-нибудь понадобится, дай мне знать. Держись, моя маленькая Ту. Мы не прощаемся.

— Да, дорогой Гуи, — прошептала я. — Но ничего уже не будет так, как раньше.

Я потянулась вверх и погладила сливочно-белую косу, перекинутую на плечо, потом села в носилки и откинулась назад рядом с Дисенк.

— Задерни шторки! — резко приказала я Харшире, и он повиновался.

Когда его лицо на какой-то момент нависло над моим, он улыбнулся и спокойно сказал:

— Да ниспошлют тебе боги свое благословение, малышка!

Мы с Дисенк остались одни, залитые рассеянным светом.

Гуи подал команду, и наши носилки стремительно взлетели над землей. Мы отправились в путь.