Двойные мосты Венисаны

Левая нога, потом правая. Агата возвращается и сходит с мостика. Она больше не чувствует холода – она больше вообще ничего не чувствует, кроме страшного желания заснуть. Уже совсем светло, и когда Агата добирается до монастыря, есть риск, что в дормитории мальчиков кто-то успел проснуться. Но Агате везет – ей удается очень тихо, очень осторожно разбудить Ульрика. Ей не приходится много объяснять, а он почти ничего не спрашивает – он смотрит в пол и думает. Тихо, на цыпочках Агата пробирается в свою дормиторию, и там ее кошачий слух улавливает едва различимый скрип за окном. Агата прижимается раскаленным лбом к ледяному стеклу и видит, как Ульрик в предрассветной мгле перебегает монастырский двор. «Куда он может идти? – вяло думает Агата и так же вяло отвечает себе: – Это не мое дело, не мое дело. Я – не сердце моей команды, я не отвечаю за всех. Я никто. Я могу спать».

Когда ночная мара садится Агате на грудь, чтобы спасти ее от страшного сна, в котором Агата видит море слез, накрывающее папу с головой, Агата делает так, чтобы мара не дала ей проснуться: представляет себе, что у нее из груди торчит нож, и мара рассыпается в прах, но Агата все равно не успевает доплыть до папы и вытащить его на берег.

Сцена 10, угодная святой Агате, покровительнице изменников

Хруп-хруп, хруп-хруп – они идут Четверкой, Ульрик с Ритой и Мелисса с Агатой, и Агата старается ни о чем, ни о чем не думать, кроме вот этого «хруп-хруп, хруп-хруп». Это хрустит под ногами тонкая ледяная корка: вчера вечером было тепло, совсем тепло, и снег, лежащий на проспектах, подтаял, а ночью его схватил мороз, и теперь, на рассвете, блестящая корочка проламывается под их валенками: хруп-хруп, хруп-хруп. Агата идет сзади, тяжеленный рюкзак острыми углами бьет ее по спине, она держит Мелиссу за руку, а другая ее рука лежит у Ульрика на плече, и все это ужасно, потому что ладонь Мелиссы совершенно неподвижная и прямая, Агата словно стискивает пальцами деревянную дощечку, а плечо Ульрика так напряжено, что Агата чувствует это даже сквозь свитер и шубу – и понимает, чего стоит его напускное спокойствие. У самой Агаты в животе катается ледяной шар, она чувствует себя крошечной, совсем крошечной, и она знает, что те, кто идет рядом с ней и у нее за спиной (а там, за спиной, хрустит настом еще одна Четверка с рюкзаками – Фай, и Нолан, и Серена, и Дженна-певунья), здесь только потому, что об этом попросил Ульрик – Ульрик, будущее сердце их команды, но вот прямо сейчас, продрогшие и невыспавшиеся, ожидая наказания за самовольную отлучку из монастыря и бог его знает каких еще неприятностей, они тихо ненавидят Агату. Агате так хочется остановиться и заставить их остановиться тоже, и сказать им, что она все понимает, но у нее нет выбора, что это надо, что это правда очень-очень надо, но тогда придется объяснять им про маму – нет, нет, нет. Агата не знает, что́ Ульрик сказал этим шестерым, но уверена, что про маму он точно не сказал им ни слова. Ульрик – это Ульрик.

Проспект почти пуст, только нищие греются у расселин да иногда пробегают несколько шагов вслед за запряженными санками, время от времени пролетающими под огромными уличными фонарями, в надежде, что ездоки кинут им монету-другую. Каждый фонарь увенчан передней половиной чугунного конского тела, держащего копытами тяжелый светильник; светильники медленно качаются на ветру, тени то короче, то длиннее, и каждый раз, когда тень Агаты вытягивается, словно она – взрослый человек, какой-то голос внутри Агатиной головы презрительно говорит: «Ложь, ложь, ложь!» Чтобы не смотреть на тени у себя под ногами, Агата разглядывает санки и гадает, куда эти люди едут в такой ранний час. Почти все санки – серые, военные, и люди в них одеты в серые с золотом военные плащи, но один раз Агата видит в роскошных темно-синих санках нарядную, пышноволосую заплаканную даму с маленьким диким котом на руках: санки едут очень-очень медленно, а рядом с дамой лежит, откинув голову и закрыв глаза, человек, одетый во все золотое, с красным винным пятном на груди.

– Это «весельчаки», – шепчет Мелисса.

Агата поворачивается к ней, но Мелисса делает вид, будто ничего не говорила. Двое патрульных с арбалетами выходят из-за угла, Ульрик чуть не влетает носом прямо в одного из них.

– Рано же вы встаете, ребята, – говорит патрульный не без сочувствия.

– Больные не ждут, майстер офицер, – отвечает Ульрик со вздохом.

– Именем святой Агаты, – откликается второй патрульный.

– Милостью ее, – нестройно говорят Ульрик, Мелисса и набожная Дженна, и они идут дальше, и сердце Агаты колотится у нее в груди от одной мысли, что патрульным могло бы захотеться заглянуть в их рюкзаки. Агата понятия не имеет, чем наполнили свои рюкзаки семеро остальных, но уж точно не лекарствами и не Славной Кашей, а что в ее собственном рюкзаке, она знать не знает и видеть не хочет, вот так.

Небо из синего становится темно-голубым, людей вокруг больше, некоторые, проходя мимо маленького Ульрикова отряда, бормочут: