Двойные мосты Венисаны

Агата никогда еще не видела такого огромного человека – когда он, пригнувшись, приближается к ней вдоль синего лаза, она видит, что его очень белые руки с очень нежной кожей все исцарапаны ветками, потому что он, даже пытаясь двигаться бочком, все время задевает стены. Когда этот человек, который сначала кажется Агате очень страшным, приближается к ней и свет факелов выхватывает из темноты его лицо, Агата изумляется: у него пухлые губы и огромные серые глаза с пушистыми белыми ресницами – он так похож на Сонни, которая наверняка станет нежностью или осторожностью своей команды, что Агата невольно задумывается, как у этого человека хватило решимости дезертировать, скрываться от солдат, военной полиции и лесных разбойников и оказаться здесь, среди людей Азурры. «Впрочем, – думает Агата, – разбойники должны были разбегаться от одного его вида, у него же мускулы, как у быка Лаворо из сказок про лиса Тимоно, а полиция такого гиганта, наверное, и скрутить-то не может». Огромный человек присаживается перед Агатой на корточки и улыбается, и Агата видит огромный страшный шрам поперек его носа, кривой и багровый шрам – и быстро опускает глаза и обхватывает себя руками: ей очень зябко не то от сочетания теплого взгляда и страшного шрама этого великана, не то от того, что сверху, из расщелины, в которую она провалилась несколько часов назад, тянет ледяным холодом и медленно, медленно идет снег, тая у Агаты в волосах. За спиной у нее серый рюкзак – если бы Агата не шила такие рюкзаки в монастырской мастерской каждый день, она бы никогда не догадалась, что рюкзак ненастоящий, но она же видит – ткань у него такая, как положено, а вот бокового кармана из тонкой сетки, куда складываются прядки волос из Даров святой Агаты, нет, и эмблема вышита очень грубо – шприц так вообще похож на незаточенный карандаш, и игла у него кривая, если бы Фай вышил такую эмблему, монахини заставили бы его все распарывать и переделывать. Рюкзак тяжеленный, и Агата старается убедить себя, что ни один патруль не остановит монастырскую девочку, сгибающуюся под тяжестью огромного рюкзака, – вот только почему эта девочка бредет по городу на рассвете, а не вечером, и почему она одна, а не в Четверке? Агата слышала, как Мелисса рассказывает, что люди, которых забрал патруль, не возвращаются, а если и возвращаются, то ничего не могут сказать про то, что с ними было: только заливаются слезами и раскачиваются, если их расспрашивать. На секунду Агате становится смешно: уж с тем, чтобы ничего не говорить, у нее проблем нет, но на самом деле ей страшно, по-настоящему страшно. Мама рывком поворачивает Агату к себе и быстро-быстро целует – в щеки, в глаза, в лицо, в макушку, и Агата чувствует, как глаза предательски щиплет, но здесь юди, много людей – и противный Оттер, который назло не смотрит на них, и старая женщина со шрамом на шее, и еще один человек, которого Агата раньше никогда не видела и который разглядывает ее, поджав губы, – и плакать перед всеми этими людьми Агата совершенно не собирается. Мама отворачивается, а потом сухо говорит:

– Башня, давай, пора.

Тогда огромный человек с раскромсанным носом берет Агату за талию и осторожно поднимает, ставит себе на плечи, крепко держит за ноги – и пальцы Агаты достают до шершавого, ледяного, черного края расселины, и их обжигает холод. Набитый тяжелый рюкзак, из которого выпирает и врезается Агате в спину что-то твердое, тянет ее назад, рукава шубки мешают вытянуть руки как следует, но Башня обхватывает Агату повыше колен, поднимает еще немного, и Агата грудью наваливается на край кромки, пыхтит, ерзает, пальцы скользят, она ломает ноготь, ползет вперед – и вот уже лежит на животе у самой опоры моста, и снизу, из расщелины, едва брезжит мягкий свет факела, секунда – и он исчезает, и как Агата ни старается сдержаться, скользя по заснеженному льду и злобно отряхивая перемазанную шубку, за которую ей непременно влетит, у нее из глаз льются холодные тяжелые слезы, и она вытирает их ладонью, потому что варежки куда-то запропастились, и от этого руки мерзнут еще сильнее. «Надо идти», – говорит себе Агата. Впереди мостик, Агата поправляет врезающиеся в плечи лямки рюкзака, делает шаг к левому рукаву, и тут тяжелая рука хватает ее за волосы. От неожиданности Агата взвизгивает и вырывается, но рука держит крепко, и низкий голос раздраженно говорит:

– Какого черта ты здесь шляешься после комендантского часа, дуреха?

Агата силится что-нибудь сказать, не может – язык словно прилип к нёбу, из горла вырывается только тихий писк, Агате очень больно, а патрульный перехватывает ее за шею и тащит за собой, приговаривая:

– К дружку сбежала? Или наворовала лекарств у раненых и хочешь продать их «весельчакам»? Или еще что похуже? Вот сейчас сведу тебя в штаб, и там мы разберемся. Знаю я вас, монастырских, – на вид святоши, а на самом деле вы все разбойники, дезертиров укрываете, лечите ундийскую мразь. Пошли-пошли, нечего визжать, сейчас разбе…