Двойная жизнь

– Ну что, Седов, – брезгливо цедил лощеный следак. – Сперва драка с тяжкими последствиями, потом наркота, дальше что? Убивать начнешь? Пора тебя остановить. Или все-таки будем сотрудничать? Ну-ка, давай, откуда порошок, от кого, когда, кому передаешь… ну?

Костя угрюмо молчал. А что он мог сказать? Что впервые видел этот чертов пакетик? Ну-ну.

В общем, впаяли им, на волне очередной кампании «Нет наркотикам!» да плюс с учетом предыдущих судимостей, по пять лет.

Впрочем, в этот раз Костя, в отличие от первой «ходки», жизненного краха не чувствовал. Жизнь в колонии, по сути, не слишком отличалась от «вольных» лет: такая же мастерская, те же тиски и привычные инструменты – и рашпиль, само собой, – все, в общем, то же самое. Разве что водки и баб не изобилие, но, при известной изворотливости и небрезгливости, и то и другое тоже вполне доступно. Так чего страдать?

К тому же неожиданно для себя он оказался «в авторитете»: с ним считались, советовались, искали его покровительства. Слово Рашпиля нередко оказывалось решающим в конфликтах. Положение его еще сильнее упрочилось после особенно безжалостной, не на жизнь, а на смерть, драки с обдолбанными (и где эти южане «дурь» берут? впрочем, глупый вопрос) «зверями». И дело было даже не в том, что Костя-Рашпиль показал себя умелым и бесстрашным бойцом – многие из участников драки фактически были обязаны ему жизнью, – главное было в другом. После бойни он сумел так толково провести переговоры с администрацией, что по-настоящему суровых санкций – а было за что, четыре трупа, восемь инвалидов, – не последовало. Пятеро самых активных «бойцов» получили по две недели карцера – и все, на том дело и закончилось. Скорее всего, администрации и самой было на руку, что «порядок» на вверенной зоне наладился как бы сам по себе, но и дипломатические способности Кости-Рашпиля (впрочем, Костей его давно уже никто не называл) сыграли свою роль.

Вскоре из другой колонии, где «чалились» несколько воров в законе, пришла «малява»: мол, слышали, знают, что Рашпиль – человек, «бродягами» уважаемый, ничего предосудительного (с точки зрения «понятий», разумеется) за ним не нашлось, поэтому, хоть он и не настоящий блатной, быть ему на своей зоне «смотрящим». Ибо других кандидатур нет – те блатные, что мотают срок в Костиной колонии, по разным причинам на роль «смотрящего» не годятся, а грев и поддержка им нужны, да и вообще должен кто-то за порядком приглядывать. За «косяки», если что, ясное дело, спросится по всей строгости, по понятиям, ну, сам знает, не маленький.

При всей суровости «малявы» ничего она особенно в жизни Рашпиля не изменила. Ну прислушиваться стали еще внимательнее, обращались «за разбором» почаще. А что понятиями грозили, так он не беспредельничал, судил по справедливости. Но в сущности оставался все тем же волком-одиночкой.

До окончания Костиного срока оставалось с полгода, когда в колонии появился переведенный зачем-то из другого лагеря Алекс. На зоне никогда никого не расспрашивают, но все всегда обо всех знают. Алекса «закрыли» за квартирные кражи, о чем он сам пренебрежительно отзывался в духе:

– Да ну, какие там кражи! Дуры-бабы мстят. Пока любовь-морковь, ну да, чего только не наговоришь, и небо в алмазах, и вместе навеки. Я ж и сам рад бы – навеки. И каждый раз думаешь: вот она, с которой до самой старости хочется быть. А потом – пфуй! Как в поговорке: спать с ними хорошо, но как проснешься – тошно. Та же тюряга, только что на окошках не решетки, а занавесочки с кружавчиками. Вот радости-то с тех занавесочек! Шаг вправо, шаг влево – побег, улыбнешься ее же подруге – скандал, комплимент скажешь – вообще конец света. Сиди, как пришитый, у ее юбки, как будто она центр Вселенной. Ведь каждая себя самой-рассамой почитает. А на деле двух слов связать не может, дура, да и только. Или наоборот: ах и ох, культурный уровень, театры-книжки-концерты. И так вдруг на вольную волюшку захочется – ну и свалишь куда подальше, чтоб не зудела над ухом. А она уже и свадьбу распланировала, и подружкам всем похвасталась, чуть не тете Мане какой-нибудь четвероюродной сообщила про свое счастье. А счастье-то – фьюить! Ну и, ясен пень, баба в злобе, отомстить хочется, ну и прется в ментовку: такой-сякой, украл мульён! Я что, виноват, что они на меня пачками вешаются?

Глядя на него, поверить в это было проще простого: высокий «фактурный» красавец, которого даже шрам через все лицо не портил, – кличка Красавчик приклеилась к нему моментально, – сияющий обаятельной улыбкой и озорным мальчишеским блеском в прозрачных глазах. Нельзя сказать, чтоб ему не верили, но и верить – тоже охотников не находилось.

Рашпиль поначалу тоже посматривал на новичка косо. До освобождения тому оставалось три месяца, так с чего бы это его стали с зоны на зону переводить? Не стукачок ли?