Двое строптивых

Прекрасная Иоланда сидела в своих покоях
и шила роскошное шелковое одеяние;
она хотела послать его своему другу.
Вздыхая, она пела эту песню:
— О Боже милостивый, который есть любовь,
не думала я, что испытаю такие терзания.

Мой милый друг, хочу тебе послать
одеяние как свидетельство любви.
Ради Господа, прошу тебя, пожалей меня.
Не могу устоять на ногах, сажусь на землю.
— О Боже милостивый, который есть любовь,
не думала я, что испытаю такие терзания.

Когда она так говорила и рассуждала,
ее милый друг вошел к ней в дом.
Она его увидела и опустила подбородок,
она не могла говорить, не могла сказать ни слова.
— О Боже милостивый, который есть любовь,
не думала я, что испытаю такие терзания!

— Моя милая дама, ты меня забыла.
Она слушала, он ей улыбнулся.
Вздохнув, она протянула к нему свои прекрасные руки,
очень нежно прижала его к себе.
— О Боже милостивый, который есть любовь,
не думала я, что испытаю такие терзания.

— Мой милый друг, я не знаю, как солгать.
Я всем сердцем тебя люблю и без обмана.
Если хочешь, можешь меня обнять:
я мечтаю возлежать в твоих объятиях.
— О Боже милостивый, который есть любовь,
не думала я, что испытаю такие терзания.

Влюбленные заключили друг друга в объятия,
на удобную кровать они присели.
Прекрасная Иоланда поцеловала его крепко,
и он уложил француженку на постель.
— О Боже милостивый, который есть любовь,
не думала я, что испытаю такие терзания[45].

Так все и продолжалось до конца апреля, когда были получены вернейшие известия о том, что большой султанский флот покинул Галлиполи, затем прошел Геллеспонт и движется уже к Ликии вдоль эгейского побережья Малой Азии; в Ликии же почти что собраны пешие войска для осуществления вторжения на остров. Начался май; турки что-то все тянули. И здесь островитянам, как последний луч солнца из-за свинцовых туч, блеснула радость — а для великого магистра — двойная. Всего за несколько дней до высадки турок прибыл Антуан д’Обюссон, виконт де Монтэй, старший брат великого магистра. Они и на лицо были очень похожи — только у французского стратега борода была седее и подстрижена короче. Братья крепко обнялись, как только Антуан сошел с корабля, и Пьер взволнованно произнес:

— Брат! Привел Господь… Не сомневался, что прибудешь, не бросишь меня…

— Пьер, пешком пришел бы, и один! А так — со мной цвет французского рыцарства, из тех, что еще совесть не потеряли. Ну ты как лицо духовное отпустишь мне один грешок?

— Отпускает только Бог, священство — лишь свидетель…

— Ну как всегда, как всегда — слишком серьезен!

— А что случилось? Делла Скала говорил, что у тебя сложности с отбытием…

Старший д’Обюссон помрачнел, потом сказал, глядя в глаза брата и держа руку на его плече:

— На самом деле мог и не прибыть. Давно собирался, да король не пускал. Пришлось солгать и объявить, что я отправляюсь на поклонение Гробу Господню. Те, кто доселе собирался со мной, были в курсе, остальных, приблудившихся, я отослал с дороги, когда отплывали по Средиземному морю уже. Впрочем, некоторые и остались, так что — смотри, кто к твоим услугам! — И виконт начал представлять блистательных французов: — Дворяне рода Марш, мои верные вассалы — но они здесь по зову своих сердец, а не по моему приказу. Нельзя заставить быть доблестным, благородным и храбрым. Луи де Шанон — представитель одного из самых доблестных домов Анжу! Гийом Гомар — из Сэнтона, Матье Бранжелье — из Перигора, Клодиан Колон — из Бордо, Шарль ле Руа — из Дижона, Луи Сангвэн — из Парижа. Вся Франция шлет тебе своих сыновей! С ними оруженосцы, стрелки… не так много, как хотелось бы — но и за это хвала Господу!