Дверь в преисподнюю

Пока хозяин Покровских Ворот произносил речь, Надя украдкой наблюдала за участниками погребальной процессии — почти всех она знала как ярких представителей кислоярской творческой интеллигенции, плавно переходящей в богему. Рядом с господином Покровским печально сморкалась в платочек кандидат исторических наук баронесса Хелен фон Ачкасофф — с этой неприметной с виду дамой Чаликова делила радости и невзгоды самого первого своего путешествия в Царь-Город и Белую Пущу. Господин Святославский, слывший в творческих кругах гениальным, но непризнанным кинорежиссером, слушал надгробные речи не слишком внимательно и больше поглядывал в сторону скромного шведского стола, установленного неподалеку от свежей могилы. (Надя не без удивления отметила, что на столе не было напитков крепче фанты и пепси-колы). Близ кинорежиссера спиной к Чаликовой стояла дама в черном. Когда она полуобернулась в сторону Нади, та с изумлением узнала в ней саму Софью Кассирову. Журналистка удивленно глянула на Мешковского, и тот утвердительно кивнул.

Решив уже ничему больше не удивляться, Надежда с интересом следила за тем, как участники похоронного обряда своими силами опустили гроб в могилу и засыпали ее, соорудив над местом упокоения скромный холмик.

Когда процесс погребения завершился, господин Покровский махнул рукой в сторону дома, и из открытого окна на втором этаже загремела удалая ламбада. Широким жестом скинув фрак и оставшись в залатанных джинсах и старом свитере, Покровский пригласил на танец Софью Кассирову, а следом за ними в вихре ламбады закружились и все остальные. Грациозно отплясывая с Мешковским, Чаликова отметила, что для свежезахороненной покойницы Кассирова танцевала весьма живо.

Когда музыка смолкла, Кассирова провозгласила:

— Спасибо вам, дамы и господа, за светлую память обо мне! Чтобы не оставаться в долгу, я хотела бы подарить вам свое новое стихотворение.

— Просим, просим! — зааплодировали дамы и господа. Софья встала перед свежим захоронением и замогильным голосом начала чтение:

— Я в древнем Египте была возлюбленной фараона,
Но смерть его унесла своею злодейской рукою,
И схоронили его, как подобает, в гробнице,
И я, не в силах снести столь великой утраты,
Свила веревку, чтобы повеситься на баобабе.
Но сорвалась веревка, и молвил мне жрец Амона:
«Лучше ты кинься к священным в Нил крокодилам».
И вот я пошла на брега могучего Нила
И, вставши задом к пирамиде моего фараона,
Бросилась вниз, и подплыл крокодил священный
И, прослезившись, вонзил в меня страшные зубы,
И я умерла, не оставив имени даже…

— Ах, как трогательно! — всхлипнул рядом с Надей господин Мешковский. — Это ее лучшее стихотворение, своего рода крокодилья песня.

A Кассирова, все более входя в священный экстаз, продолжала чтение своей гениальной поэмы, завершавшейся удивительными по силе вдохновения строками:

Идут верблюды — привет фараону,
Плывут крокодилы — салют фараону,
Летят ковры-самолеты — виват фараону!

Чтение сего шедевра Кассирова завершила под всеобщее рыдание, лишь один Свинтусов ехидно, хотя и исподтишка, ухмылялся. Обмакнув платочком светлые очи, господин Покровский провозгласил:

— A теперь, дорогие дамы и господа, почтим память покойницы скромною тризной. — Хозяин подошел к «шведскому столу» и разлил по кубкам шипучую фанту. — Да будет ей наша хладная земля чревом нильского крокодила!

— Да будет! — мрачным хором отозвалось все честное собрание и опрокинуло первую чару.

Хелен фон Ачкасофф подошла к Покровскому с бокалом «Спрайта»:

— Ваше Сиятельство, давеча вы грозились показать мне особые каббалистические знаки на обороте памятника вашей двоюродной прабабушки баронессы Софьи Александровны…

— Да-да, конечно, уважаемая госпожа Хелена, — церемонно ответил хозяин Покровских Ворот, и они удалились на другой край кладбища.

Это послужило как бы сигналом для гостей — господин Мешковский, опасливо озираясь, открыл свой голубой чемоданчик и извлек оттуда бутылку водки и банку пива, после чего вместе с Софьей Кассировой смешал оба напитка в бокалах, и участники траурной церемонии быстро все это проглотили, закусив скромными бутербродиками со «шведского стола». После «второй» великий кинорежиссер Святославский затянул какую-то песню в африканских ритмах, а Мешковский вскочил на ближайшее надгробие и под африканско-ритмичные хлопки присутствующих принялся осуществлять обряд стриптиза, сбросив сначала галстук, затем пиджак, а затем и все остальное.