Дверь в никуда

– Я так рад, что тебе стало лучше, – бормотал он ей в плечо. – И без тебя совсем даже не весело на Рождество.

– Я знаю, – прошептала Энни. – Ты не расстраивайся. Впереди у нас следующий год, и еще много лет и Рождество придет еще не раз.

А Бенджи все стоял, цепляясь за отцовскую руку, глядя на мать, желая и боясь подойти к ней, Энни понимала его состояние. Она еще никогда не покидала его более, чем на день, такая разлука с матерью была первой в его коротенькой жизни, и он просто отвык от нее.

– Ну же, Бен, – тихонько позвала она сына.

Мартин поднял его, подсадил на кровать рядом с ней, и Энни звала малыша за руку. Ей хотелось сжать его ручонку в своей, целовать круглую мордашку, схватить, прижать его к себе, чтобы никто никогда не мог отобрать малыша у нее. Но она заставила себя обуздать свои чувства, чтобы не напугать Бенджи. Энни улыбнулась, обняла его и весело сказала:

– Жалко, что вы не видели меня в другой палате. Какие там были строгие доктора. А здесь совсем хорошо, вы можете приходить ко мне, когда захотите.

– Я хочу, чтобы ты пришла домой, – сказал Бенджи. – Пойдем прямо сейчас.

Они засмеялись, а малыш теснее прильнул к ней и дотянулся к отметинам на ее лице.

– Сильно ударилась? – спросил он, и Энни ответила:

– Нет, Бенджи, не очень. Я приду домой, как только смогу, обещаю тебе.

Поверх мальчишеских голов она посмотрела на Мартина.

– Ты выглядишь значительно лучше, – сказал он.

– Знаю…

Энни хотелось поделиться радостью нового видения давно знакомых вещей, тем счастьем жить, которое так захватило ее сегодня. Она задумалась, подыскивая какие-то особенные слова, чтобы выразить свои чувства, но не найдя их оставила свои попытки, свои чувства, и решила просто рассказать о событиях сегодняшнего утра, надеясь, что Мартин поймет все сам.

– Знаешь, когда меня увозили из палаты, реанимации такой уже привычной, покойной, я почему-то испугалась что меня ждет за ее дверями, какой-то чужой, враждебный мир? И вдруг этот мир, этот коридор, и лифт, и палата внизу, весь этот неизвестный мир оказался таким обычным – и таким прекрасным.

Это было похоже… на пробуждение после долгой и тяжелой ночи на внезапное прозрение. Я так отчетливо увидела все цвета, все краски, все линии и формы, и дома, за окном, и лица людей.

Энни вспомнила лицо Стива, озаренное ликующим светом выразительных глаз.

– Это было такое счастье – снова жить в мире таких простых, таких ясных – и таких удивительных вещей, и мне вдруг показалось, что из мира исчезли уродства, убожество, нищета, пороки. И захотелось, чтобы все жили счастливо и… красиво, да, красиво, И самой мне теперь, хочется жить такой же полной жизнью, так же остро все чувствовать, видеть, и слышать.

Энни внезапно отчетливо осознала, что Мартин не понимает ее. Да, он слушал ее – и не слышал, не воспринимал ее слова. Вот он сидит перед ней, как всегда немного ссутулившись, и руки устало лежали на коленях, и смотрит на нее, но взгляд у него озабоченный и словно потухший. Нет, ее радость, ее прозрение не затронули никаких струн в его душе. Сожаление и неожиданное чувство вины, коснулись ее словно чьи-то холодные пальцы.

– Я не умею объяснить, но… наверное, тебе это трудно понять? – тихо спросила она.

– Да нет, почему же. Я слышал, так бывает с теми, кто выживал после катастрофы. Думаю, у тебя совершенно естественная реакция на то, что произошло, – спокойно ответил Мартин. – Но не надо торопиться, хорошо, Энни? Ты должна поберечь себя. Не стоит, пожалуй, требовать от жизни слишком много.

«Ах, какая осторожность! – сердито подумала Энни… – не торопись радоваться Энни… не требуй слишком много счастья… А почему? Да, почему бы и нет?».

Вслух она сказала почти с вызовом:

– Я это чувствовала так остро! И никогда не забуду сегодняшнее утро.

– Ну, ну, Энни, милая, не волнуйся. Конечно же, все будет хорошо, – и Мартин, словно прося прошения, легко и ласково прикоснулся к ее щеке.

Энни почувствовала угрызения совести за свои нелепые придирки и поторопилась перевести разговор на другую тему. Она так ясно представила свой дом, что тотчас спросила:

– Как же вы там без меня справляетесь? – Мартин пожал плечами.

– Крутимся. Правда. Том?

Он рассказал Энни, что им приходит помогать его мать, как, только у нее появляется возможность. Да и Одри не забывает их, приходит каждый день. Он даже улыбнулся, вспомнив забавные выходки Бена и бедлам на кухне когда Томас однажды сам решил приготовить завтрак. Но Энни очень хорошо понимала, какая ответственность за сыновей и дом легла на плечи мужа, а выдержки и терпения у него было гораздо меньше, чем у нее. Мартин явно был по горло сыт такими рождественскими каникулами. И, наверняка, уже мечтал поскорее вернуться на работу.

– Каждый день обедаете в «Макдональдсе», да? – спросила Энни у Тома, и тот довольно усмехнулся: