Дверь в никуда

Вот в этом корень твоего непонимания современной жизни: ты продолжаешь считать, что работа необходима, чтобы жить. И ищешь, какая нужда вызывает действия окружающих тебя людей, чтобы самому действовать наиболее эффективно в соответствии с необходимостью. А этой необходимости нет. Человечество не работает, а играет в общую игру с такими правилами, чтобы сфера игры постоянно расширялась. Но это не является необходимостью, по крайней мере в масштабах жизни многих поколений. А если кому-то не нравится эта игра, если кто-то хочет играть по другому, он становится неинтересным остальным. Но игра — дело добровольное. Вот потому все участники подготовки экспедиции так охотно участвуют в этом. В этом нет никакой необходимости, как и в любом новшестве. Это просто интересно.

— Но как же перенаселение? Как же освоение новых планет?

— А ты чувствуешь это перенаселение? Сейчас на Земле живут шестнадцать миллиардов. Без заметного ухудшения условий жизни могли бы жить сорок. А прокормить можно и четыреста без серьезного перенапряжения тех природных циклов, которые еще используются. А вот освоение новых планет неизбежно приведет к ухудшению жизни. И для тех, кто на них переселится, и для остальных, поскольку уйдет на это огромное количество ресурсов. А когда на новых планетах будут созданы хорошие условия, они тоже будут близки к перенаселению. Мы лишь считаем, что человечество, любой разум, может либо развиваться, либо деградировать — третьего, длительной стабильности, не дано. Но точно мы этого не знаем. Так что это сугубо теоретическое положение, которое нельзя назвать необходимостью. Зато в условиях игры развитие, путь к звездам, оказывается вполне понятным и логичным. А ради интересной игры можно и неудобства перетерпеть.

И все равно принять эту странную концепцию работы-игры Никита не мог. Он не мог найти никакого другого смысла, объясняющего все происходящее, но и такое объяснение его не удовлетворяло. Он злился на себя и окружающих и еще упорнее вгрызался в учебу и работу. А в работе освоении методов переноса дела шли не слишком быстро.

С простым переходом в иномирье проблем вроде не было. Никита быстро научился уверенно переходить туда и возвращался обратно. Комната, в которой проходили эксперименты, была теперь оклеена гермопленкой, оборудована биологическими фильтрами-анализаторами и шлюзам, в котором Никиту и Тепе, недовольного, но стоически терпящего, бактериососили и вирусососили, мыли в разных растворах, сушили и обдували. И регулярно брали анализы на предмет возможного заражения. Здесь Никита был спокоен: Искандер заверил его, что любые зловредности биологического плана в его организме будут немедленно замечены и устранены. В двадцать втором веке любые бактерии перестали представлять какую-либо угрозу. И с возвращением не было проблемы. Теперь Никита отчетливо понимал, что это заслуга Тепе прежде всего. Когда Никита уходил в другой мир, Тепе сохранял какую-то форму телепатической связи с ним и работал маяком. Только вот пребывать в другом мире было с каждым разом все менее приятно. Никита ведь попадал туда голым, а осень в стране эльфов уже сменялась зимой. Не такой холодной, как осень в Подмосковье, но не располагающей к нудистским прогулкам. А с переносом вещей возник долгий затык: Никита так и не смог вспомнить, как он протащил те веточки. Не удавалось ему и просматривать место выхода в иномирье не входя туда телесно, как он делал в снах на бегу. Но в этом-то большой беды не было, лес был пуст. К тому же в момент переноса Никита как бы находился в двух мирах одновременно, у него были несколько секунд чтобы осмотреться и свалиться назад в случае опасности. А вот без переноса вещей вся затея теряла смысл. Так продолжалось несколько недель, пока Тепе не посоветовал Никите удерживать вещи так же, как находясь в изнанке мира он перемещал их мысленным усилием. Совет оказался правильным, перенос стал получаться, хотя и не всегда. Слишком большой сосредоточенности требовало удержание предмета мысленным усилием. Но это было дело наживное, благодаря регулярным тренировкам нужное усилие становилось все легче. Вот только новых образцов Никите пока принести не удавалось — босые ноги на ледяной земле и стянутая холодом кожа не способствовали мысленной сосредоточенности.

С учебой дела обстояли несколько лучше. С точными науками, техникой у Никиты и раньше не было проблем — к его удивлению он легко осваивал вещи, которые в двадцатом веке показались бы страшно сложными. Володя сказал, что это естественно, поскольку методы обучения постоянно развиваются в направлении облегчения.

— Тебя никогда не удивляло, — спросил он, — что в средневековье, да даже в восемнадцатом веке, дворянские недоросли едва могли научиться читать к двадцати годам? А в твое время многие дети могли читать еще до школы, в шесть лет. А сейчас почти все дети умеют читать к поступлению в школу, в четыре года. Генетически человек тот же, а вот методы обучения меняются, ненужные сложности убираются.