Дверь в Лето

– Отнюдь. Вы можете получить свою одежду. Думаю, она покажется вам несколько вышедшей из моды, но это ваша забота. А пока ваши шмотки не принесли, соблаговолите-ка рассказать мне, отчего такая ужасная спешка. И что за дело, которое требует вашего участия в нем сию минуту, – ведь тридцать лет вы им не занимались. А именно такой срок вы провели в холодном сне – тридцать лет. Неужто дело столь срочное? Или оно подождет до вечера? Или даже до завтра?

Я начал было бормотать что-то о необходимости срочно заняться… потом сконфузился и промямлил:

– Может, и не так уж спешно…

– Тогда сделайте мне одолжение, ложитесь в кровать. Позвольте мне сперва вас осмотреть, потом вы позавтракаете и, может, побеседуете со мной немного, прежде чем рвануть на все четыре стороны. Может быть, я даже смогу посоветовать вам, в какую сторону лучше рвануть.

– Гм, хорошо, доктор. Извините за беспокойство. – Я снова забрался в кровать. Лежать в ней было удобно – и я вдруг почувствовал, как устал.

– Какое там беспокойство, пустяки. Что именно нас беспокоит, вы еще увидите. Хоть бы от части забот избавиться. – Он поправил на мне одеяло, потом наклонился к тумбочке-столу: – Доктор Альбрехт из семнадцатой. Пошлите палатную прислугу с завтраком, да… меню – четыре-минус. – Он опять повернулся ко мне: – Повернитесь на живот и задерите пижаму – хочу проверить ваши ребра. Пока я вас осматриваю, можете задавать вопросы. Если хотите.

Я попытался обдумать вопросы, пока он тыкал чем-то мне в ребра; штуковину, которой он пользовался, я принял за стетоскоп, хотя он скорее напоминал уменьшенный слуховой аппарат. Но у нее имелся все тот же недостаток – поверхность датчика была холодной и твердой.

О чем спросить, проспав тридцать лет? Достигли или нет звезд? Кто теперь проповедует «война войне»? Выращивают ли детей в колбах?

– А что, док, в фойе кинотеатров все еще стоят машины для продажи попкорна?

– Стояли, когда я последний раз смотрел кино. У меня нет времени бывать там часто. Кстати, теперь в ходу слово «хваталка», а не «кино».

– Вот как? А почему?

– А вы сходите разок. И сразу поймете. Да не забудьте надеть пристежной ремень: от некоторых кадров зрителей аж из кресла выбрасывает! Видите ли, мистер Дэвис, мы-то сталкиваемся с подобным ежедневно и уже привыкли. Но к наступлению каждого нового года мы подготавливаем установочные словари, а также обзоры по вопросам истории и культуры. Это совершенно необходимо, ибо, хотя мы многое делаем, чтобы смягчить потрясение наших клиентов от встречи с действительностью, им все равно чрезвычайно трудно ориентироваться в незнакомой обстановке.

– Хм, пожалуй.

– Несомненно так. Особенно если промежуток времени, проведенного в холодном сне, так велик, как в вашем случае. Все-таки тридцать лет.

– А тридцать лет – максимум?

– И да, и нет. Самый долгий период сна, с которым мы имели дело, – тридцать пять лет. Первый клиент на коммерческой основе был охлажден в декабре тысяча девятьсот шестьдесят пятого года. Но среди тех, кого я вернул к жизни, вы проспали дольше других. Теперь здесь есть клиенты, заключившие контракт на срок до ста пятидесяти лет. Но, честно говоря, вас не должны были принимать на такой долгий срок – тридцать лет: в те годы о гипотермии знали еще недостаточно. Они здорово рисковали, но вам повезло.

– В самом деле?

– В самом деле. Перевернитесь-ка на спину. – Он продолжил осмотр, потом добавил: – Но с теми знаниями, какими мы обладаем теперь, я взялся бы подготовить человека к прыжку через тысячелетие, если бы кто-нибудь взялся финансировать такое предприятие. Я бы с годик продержал его при температуре, в которой пребывали вы, потом обрушил бы на него минус двести в миллисекунду. Он бы выжил. Я уверен. Давайте-ка проверим ваши рефлексы.

Слово «обрушил» мне не очень понравилось. А доктор Альбрехт продолжал тем временем:

– Сядьте и положите ногу на ногу. Вряд ли вы столкнетесь с языковыми трудностями. Конечно, я следил за своей речью и говорил на языке тысяча девятьсот семидесятого года. Я весьма горжусь тем, что могу разговаривать с пробуждающимися пациентами на языке того года, когда они поступили к нам. Я прошел специальный курс обучения под гипнозом. Но вы полностью овладеете современным разговорным языком через неделю – тут все дело в дополнительном словарном запасе.

Я хотел было заметить ему, что по меньшей мере раза четыре он употребил слова, которых в 1970 году не знали или вкладывали в них совершенно противоположный смысл. Но потом решил, что это будет невежливо по отношению к нему.

– Вот пока и все, – наконец сказал он. – Да, кстати, вас хотела повидать миссис Шульц.

– Как?

– Разве вы с ней не знакомы? Она утверждала, что вы ее старинный друг.

– Шульц, – задумчиво повторил я. – Вероятно, я знавал когда-то нескольких женщин по фамилии Шульц, но единственная, кого могу вспомнить, – моя учительница в начальной школе. Впрочем, она вряд ли жива.