Двенадцать башен

Юй Цзычан, как мы знаем, очень любил свою жену, потому расставание с ней было для него сущим мучением. Перед отъездом Юй разом истратил все деньги, которые предназначались ему на жизнь вплоть до возвращения домой. «Дорог каждый миг! — рассуждал он. — Поручение, конечно, трудное, но, возможно, мне поможет тесть, заплатит цзиньцам вместо меня требуемую сумму. При его богатстве вряд ли он поскупится на подобную мелочь. Он вышлет мне деньги месяца через три, в крайнем случае — через полгода, и мы снова соединимся с женой». Юй Цзычан не желал уподобляться другу, который собирался прожить заложником на чужбине по меньшей мере лет десять.

Жаоцуй в это время собирала мужа в дорогу, сложила одежду, обувь и все, что могло понадобиться ему в ближайшие несколько лет.

— Из-за своих крохотных ножек, согнутых словно лук, я не смогу к вам приехать, поэтому решила дать вам с собой теплых вещей лет на десять вперед. Так некогда поступала Мэн Цзяннюй и Су Хуэйнян. Наденете какую-нибудь вещь и вспомните обо мне. Каждый стежок здесь окроплен моей кровью — когда я шила, не раз уколола палец. И если вы будете меня вспоминать, значит, старанья мои не пропали даром.

На глазах у женщины блеснули слезы. Горе ее не знало границ.

— Я ценю искренность твоих чувств. Только напрасно ты стараешься. Я уезжаю не на короткое время, а, скорее всего, навсегда. Нет у меня денег, чтобы платить такую огромную неустойку. Видно, мне суждено умереть на чужбине. Зачем же мне брать с собой все эти вещи? Вполне достаточно пары обуви да халата. Может быть, я не сразу умру и придется мне несколько лет терпеть голод и холод. Но все равно, эти роскошные одеяния не нужны несчастному чиновнику, который словно преступник живет на чужбине. Вот ты упомянула Мэн Цзяннюй [300]и Су Хуэйнян [301]. Первая, как известно, послала мужу одежды, а вторая выткала парчу. Но ведь мужья их находились не у инородцев-врагов, а в дальних краях отчизны. Допустим, я возьму с собой эти вещи, носить мне их не придется — цзиньцы отнимут. Так что спрячь их лучше в ларь и храни дома. Может, и сгодятся когда-нибудь.

— Если вы не надеетесь вернуться, зачем мне хранить эти вещи? Чтобы валялись без пользы?

Дуань ничего не ответил, лишь тяжело вздохнул. Жену продолжали терзать тайные думы, и она поделилась ими с мужем.

— Вспомни «Книгу песен», — промолвил муж. — В ней есть такие печальные строки: «Умер он, и кто-то другой вошел в дом». Если мне суждено погибнуть, здесь, может быть, станет жить кто-то другой и будет носить эту одежду. Таким образом, ты сэкономишь и деньги, и свой труд. К тому же сделаешь кому-то приятное. Разве плохо?

Все, что до этого говорил муж, шло от самого сердца, сейчас же слова его были холодны, словно ледышки.

— У вас в груди не сердце, а камень или железок — гневно произнесла жена. — Я все делала от души, кровь свою отдавала по каплям, а от вас вместо сочувствия слышу сущий вздор! Вы считаете себя образцом верности, почему же другие не могут считать себя образцом добропорядочности? Нет, я не стану хранить вашу одежду, лучше сожгу ее. Чтобы не донимали вас пустые сомнения!

Сказав так, она швырнула одежду на пол и обложила хворостом, как это обычно делают, когда сжигают платье умершего. Пламя охватило великолепные одеяния из парчи и шелка, и через четверть часа от них остался пепел. Дуань хотел было остановить жену, но раздумал, видимо решив, что не стоит оставлять свои вещи кому-то чужому.

— Бывает ведь на свете настоящая любовь, — со слезами промолвила жена. — Расстаются на год-полтора, а муж утешает жену, успокаивает. У нас же расставание превратилось в сущую пытку. Вы мне слова доброго не сказали, только обижаете. Какой прок от такого супружества?