"Две жизни" (ч.II, т.1-2)

— Я очень тронут, граф, вашей сердечностью. Ваш голос так ласков, в нём столько доброты. Но, быть может, если бы вы знали обо мне больше, вы не говорили бы со мной так ласково.

— Нет, Генри, быть может, если бы я знал о вас больше, я был бы ещё внимательнее. Не называйте меня графом, а зовите просто Николаем. И главное, не чувствуйте себя отъединённым от нас. Я очень был бы рад, если бы вы смогли увидеть, что в наших сердцах много любви к вам, и слово «чужой» тут совсем неуместно.

Послышался конский топот, и на дорогу выскочили из просеки три всадника. Громадный конь нёс впереди не менее рослого всадника, который шутя оставил за собой двух других, выбивавшихся из сил, чтобы догнать его. Убавив шаг, конь, красиво играя, поднёс первого всадника к группе людей, ожидавших его у парка. Конь и всадник казались Генри нереальными, до того спокойно сидел человек на играющем скакуне. Только рука мощно держала поводья, и конь, чувствуя хозяина, повиновался и не смел бунтовать. Никто, кроме Флорентийца, не рисковал садиться на него. Имя Огонь соответствовало его дикому темпераменту. Задыхающийся Сандра, смеющийся и плохо сидевший на лошади, кричал уже издали:

— Лорд Бенедикт, это похоже на игру в волка и овец. Вы приказали дать нам ящериц, а сами помчались на вихре. Я не согласен признавать себя побежденным.

— Сандра, друг, ну кто тебя учил верховой езде? Посмотри, как ты сидишь. Ты похож на беспризорного мальчишку, взобравшегося тайком на чужую лошадь, — не менее весело смеясь, отвечал Флорентиец.

— Извольте радоваться, — уже откровенно хохотал Сандра. — Николай каждый день школит меня, а я оказываюсь неучем. Это кто же из нас виноват? — вопрошал индус, подмигивая Николаю.

— Ну, за этот выпад против своего учителя будешь сегодня брошен в водопад, — шутливо грозя плетью, сказал Флорентиец. — Сходи с коня, уступи место Генри, неблагодарный.

Сандра, всё ещё смеясь, но искренно прося прощения у Николая за свою неудачную шутку и плохие успехи, сошёл с коня и подвёл его к Генри, растерянно сказавшему:

— Я ещё никогда не сидел на лошади и даже не знаю, как держать поводья. Но как бы был я счастлив проехать с вами, лорд Бенедикт, несколько шагов, пусть даже если это и был бы мой последний час.

Мигом подле него очутился Николай, объясняя элементарные правила езды.

— Лошадь эта очень спокойная и быстроногая. Но жалкий наездник Сандра портит ей характер. Тихо сидеть он не может и пугает лошадку. Лорд Бенедикт поедет теперь лёгкой рысью, вы держитесь поодаль. Я сяду на лошадь мистера Тендля, который, наверное, согласится занять моё место подле дам, и буду объяснять вам в пути правила езды.

Генри храбро сел на лошадь, которая стала беспокоиться, по, поглаженная Флорентийцем, перестала волноваться и спокойно приняла нового седока. Не испытанные прежде чувства наполняли душу Генри. Не было его обычных терзаний самолюбия, боязни перед кем-то унизиться и осрамиться, Всё мелкое куда-то ушло, он внимательно выполнял указания Николая и был окутан волной его сердечной доброты, но образ всадника, скачущего впереди, притягивал его мысли, точно магнит. Приехав домой и отдав конюху лошадь, Флорентиец остановился на крыльце, поджидая своих спутников. — Что, Генри, мы, кажется, и опомниться тебе не даём?

— Если бы мне дозволено было быть столь счастливым, чтобы жить подле вас, лорд Бенедикт, я мог бы надеяться, что когда-либо стану достойным встречи с Анандой. Проведя несколько часов в вашем доме, я сразу понял, сколько бед уже успел натворить. Горько сознавать свою глупость. Но именно в ней-то я должен признаться.

— Хорошо уже и то, Генри, что ты стал гибче и проще за несколько проведённых среди нас часов. Когда ты научишься смеяться, перестанешь дичиться людей, — ты начнёшь понимать, в чём твоё назначение как врача и человека. Пройди к себе, отдохни, приведи в порядок свой костюм и приходи на террасу пить чай. Приходи без стеснения, отбрось свою застенчивость, она только говорит о гордыне и вовсе не походит на смирение. Мы с тобой поговорим ещё о том, что такое истинное смирение мудрого человека. Пока скажу одно: состояние некоторой омертвелости, в котором ты сейчас живёшь, словно приказав себе воспринимать мир и людей иначе, чем всегда, это, мой друг, не смирение. Живя одним умом, лишь впадёшь в суеверия и предрассудки.

Поднявшись к себе и взглянув в зеркало, Генри ужаснулся. Ехал он верхом не дольше двадцати минут, а весь его костюм пришёл в полнейший беспорядок, кудри были растрёпаны, лоб в поту. Аккуратный Генри себе не понравился и постарался поскорее придать себе вид английского денди. Но за этими суетными заботами, где-то внутри, особенно глубоко, всё не давал покоя вопрос: что же такое смирение и как Флорентиец мог угадать, что Генри сковал себя приказом быть смиренным, что, действительно, несколько походило па омертвение. Задумавшись, Генри забыл, что ему велели сойти к чаю. Но вот в дверь постучали, и к нему вошёл Мильдрей. Увидев Генри печально сидевшим в кресле, лорд Амедей спросил, здоров ли он, и сказал, что внизу его ждут к чаю.