Две смерти

Вотъ тутъ и подвернулась Рахиль Финкельштейнъ. Была она очень красива или только казалась такою. Семеновъ не смогъ бы отвтить. Когда онъ увидлъ ее впервые майскимъ вечеромъ, онъ проникся такимъ обожанiем къ ея голымъ плечикамъ, такимъ бло-розовымъ, удивительнаго оттнка. Сквозь блую блузку была пропущена широкая черная лента съ бантами, и это черное съ блымъ такъ выгодно оттняло нжный колоритъ двичьихъ плечъ и шеи.

Семеновъ заглядлся на плечи, и двушка обернулась къ нему. Это была красивая двушка съ нжным румянцемъ на щекахъ и пышными алыми губами.

Отъ смлаго, бойкаго взгляда Семеновъ смутился.

— Что смотрите, товарищъ? — спросила его двушка.

— Я… Ничего. Я хотл спросить, какъ васъ зовутъ. Я никогда васъ не видалъ.

— Рахиль, — коротко отвтила девушка. — Вы меня не могли видть. Я только вчера прiхала изъ Петрограда. Я тамъ училась на курсахъ.

Разговорились. Пошли гулять. Рахиль оказалась очень умной, очень смлой и передовой двушкой. По-русски говорила она чисто, и только слишкомъ частое употребленiе слова «товарищъ» — нужно это или не нужно, — обнаруживало ея происхожденiе. Ея отецъ имлъ на базарной площади аптекарскiй магазинъ, въ которомъ онъ продавалъ солдатамъ одеколонъ по шести рублей за флаконъ.

Сирень распустилась во-всю. Въ большомъ саду у господскаго дома, надъ ркою, защелкали соловьи, и любовь молодого поручика вылилась въ слишкомъ реальныя, страшныя формы.

На окраин мстечка, тамъ, гд дома стоятъ рже, гд гуще сады, нтъ раздражающей каменной мостовой, гд не видно ни еврейской бдноты не сдобородыхъ важныхъ евреевъ, въ накидкахъ изъ черныхъ съ блымъ квадратовъ и полосъ, гд такъ тихо и потому даже и во время военной суеты уютно, оказалась подходящая комната, и въ ней аистъ любви Рахили свилъ свое теплое гнздышко.

Иногда ночью, вглядываясь въ тихо спящую въ волнахъ черныхъ кудрей пышныхъ волосъ Рахиль, Семеновъ вдругъ вспоминалъ свою Нельку. Болью сжималось его сердце, глаза наполнялись слезами, и стыдъ заливалъ краской лицо. Мучительный стонъ вырывался изъ груди.

Рахиль просыпалась.

— Что съ тобою, товарищъ? — говорила она сквозь сонъ и обнимала его горячими обнаженными руками. И любовь захватывала раскаянiе, и поцлуи глушили стоны совсти.

Вдь такъ сладко рокотали свои псни по вечерамъ соловьи, такимъ прянымъ ароматомъ вяло отъ садовъ, полныхъ цвтущей акацiи, такъ плавно-размренно шла тихая жизнь большого штаба, полная выжиданiй чего-то крупнаго…

И вотъ Нелька детъ.

детъ тихiй и кроткiй ангелъ, который и не пойметъ и не переживетъ этой драмы любви.

Съ крестомъ или на крест…

Тамъ гд-то далеко, есть фронтъ. Тамъ есть тяжелая и легкая артиллерiя, бомбометы и минометы, огнеметы и пулеметы, тамъ есть газы и страшные броневые автомобили, тамъ люди сходятся на штыкъ и въ кровавой ненависти другъ къ другу дерутся смертнымъ рукопашнымъ боемъ… Но это тамъ, далеко…

Здсь изъ растворенныхъ оконъ звенитъ пiанино, и женскiй голосъ мягко произноситъ:

Дышала ночь восторгомъ сладострастья,
Восторговъ, радости и трепета полна.
Я васъ ждала, съ безумной жаждой счастья,
Я васъ ждала и млла у окна…

По деревяннымъ панелямъ стучатъ бойко сапожки на высокихъ каблучкахъ молоденькихъ евреекъ и паненокъ изъ окрестныхъ фольварковъ, ходятъ солдаты, звенятъ шпорами ординарцы въ желтых погонахъ, бродят шоферы военных автомобилей и полного неземного величiя летчики; гортанная рчь жаргона перебивается веселыми и бодрыми возгласами: «товарищъ!», и теплая ночь полна такихъ широкихъ возможностей.

Нелька детъ. Нелька увидитъ Нелька узнаетъ. Рахиль ревнива. Столкновенiе двухъ женщинъ будетъ ужасно.

Убить!..

Въ этом воздух, насыщенномъ войною, этотъ страшный глаголъ спрягался такъ легко и свободно. Вчера там на позицiи, убитъ во время развдки прапорщикъ Стойкинъ… Сегодня, — вотъ только-что передали телеграмму, — снарядомъ, попавшимъ в окопъ, убито шесть солдатъ, третьего-дня прапорщикъ этапной роты убилъ свою жену, заставъ ее въ объятiяхъ другого прапорщика, на станцiи солдаты убили двухъ дезертировъ… Каждый день… Война, начавшая страшное дло истребленiя людей, не могла остановиться даже и въ пору затишья. Убить такъ легко… Убить Рахиль…

Онъ думалъ объ этомъ тогда, когда она пришла къ нему веселая, бойкая, пришла, свжая отъ купанья, пахнущая молодостью и весною, и отдалась ему весело, шумно и беззастнчиво.

Теперь онъ сидлъ на стул подл смятой постели и смотрлъ на нее, устало уснувшую на подушк.

Только теперь онъ замтил, что при прелестномъ личик и чудномъ бюст у нея короткiя, толстыя и кривыя ноги съ большими вывороченными ступнями. Только теперь, когда образъ дущей Нельки сталъ передъ глазами, онъ понялъ всю грязь и пошлость своего увлечения.

И слова оправданiя не шли на умъ. «Все»… Но у этихъ всхъ нтъ Нельки, для которой онъ все… Убить Рахиль?.. Обрызгать кровью свои руки, и неужели Нелька возьметъ эти окровавленныя руки и будетъ цловать, какъ цловала когда-то въ минуты нжности его загорлыя руки.