Две половинки счастья

И вдруг… что-то переменилось вокруг. Переменился весь лес и, казалось, вся ее жизнь: Мик обернулся и, словно по взмаху волшебной палочки, превратился в Ричарда. Его лицо, его плечи, его куртка: это был Рич. Самый настоящий и ни на кого больше не похожий. Он улыбался самой загадочной из своих улыбок, улыбкой, которую она больше всего любила, как будто хотел сказать: «смотри, какой сюрприз я тебе приготовил!». Он звал ее к себе и что-то говорил, только она не слышала слов. И тогда Марго бросилась к нему, не разбирая дороги, бросилась со всхлипом, на который только и была способна сейчас, потому что нахлынувшее счастье выразить иначе было невозможно… Она плакала и смеялась, она звала его по имени и целовала его лицо, а потом все потонуло в глубоком снежном потоке, который закружил и понес над землей их обоих. Выше. Выше. Выше…

Она не слышала, что к ней в комнату заходила мама, долго сидела на постели и гладила ее по руке, грустно глядя в пол… Она не знала, что часом позже, когда весь дом замер, а тетушки улеглись в гостевых комнатах и захрапели, у ее двери долго и безнадежно стоял Билли, пока к нему не подошла невозмутимая София и не взяла за руку.

– Пойдем-пойдем, дорогой. Нечего тебе здесь делать.

– София, это не то, что ты подумала… я не стал бы… Ты же меня знаешь…

– Не уверена насчет тебя, но свою сестру я хорошо знаю, – прошептала та, – поэтому не опасаюсь на ваш счет.

Билли в очередной раз с удивлением посмотрел на свою девушку. Эта восемнадцатилетняя милашка, которая только и умела, что складывать губки бантиком да хлопать ресницами, порой казалась ему самой мудрой и хитрой женщиной на свете. Он не знал, что София действительно питала слабость к мерзавцам. И отлично умела с ними обращаться.

Утром Марго как следует приготовилась врать насчет своей помолвки. Она надела на лицо самую непроницаемую улыбку, вспомнила самые веселые случаи из их с Миком жизни, только нужно было вовремя спохватиться и не сболтнуть, например: «В тот вечер он сильно напился, гораздо сильнее, чем в предыдущий!» Ну вот. Не далее как позавчера она упрекала самого любимого человека во лжи. А сейчас ей самой придется лгать, чтобы усыпить бдительность тетушек, успокоить маму, да и просто оттого, что все от нее этого ждут. «Не всякий обман можно считать обманом», вспомнила она… Когда она поговорила с Миком по телефону, Рич понял, что разоблачение неизбежно. Бедный любимый Рич… Что он делает сейчас, с кем просыпается, о чем думает?

– Милая! – услышала она шепот Билли за дверью, и это вдруг вызвало беззаботную веселую улыбку. – Ты скоро выйдешь к завтраку?

Марго открыла дверь, чуть не разбив нос наглому ухажеру. Тот стоял, настороженно поглядывая в оба конца длинного коридора, и шептал:

– Я всю ночь простоял здесь. Я сгорал от любви! А ты не открыла мне, жестокая!

Марго расхохоталась. Настроение стало превосходным, она начала понимать свою младшую сестру: этот малый умеет поднять боевой дух. Билли тем временем перешел на легальную манеру говорить и произнес в полный голос:

– Слушай, на самом деле, это некрасиво. Меня вчера застукала София.

– Где?

– Да я же говорю: у тебя под дверью!

– Что ты тут делал?

– Я хотел тебе сказать…

– Марго, девочка моя, ты проснулась? – Мама, улыбаясь, шла к ней. – Я вчера зашла к тебе, хотела поговорить, но ты уже крепко спала. Свитер я постирала, пятно вроде бы не видно.

– Спасибо. Тетушки встали?

– Почти. Сейчас сядем завтракать, ты обещала им что-то рассказать?

– Да. Про помолвку с Миком.

– Евлалия и Глэдис очень ждут твоего выступления. – Мама усмехнулась, делая знак, чтобы Билли удалился. – Но мне почему-то вчера показалось, что у тебя совсем не лежит к этому душа. Что-то стряслось?

– Нет, мама. – Марго уже было все равно, она могла и повеселить публику, если требовалось. Третья серия сна закончилась очень хорошо, а значит, они с Ричем еще встретятся. И это наполняло ее счастьем. – Я расскажу им что-нибудь. Должно получиться весело.

– Ну хорошо.

Мама провела ладонью по ее щеке и направилась в столовую, где тетушки уже гремели посудой и спорили, какой хлеб резать для бутербродов. Это был обычный мамин жест, испокон веку приносивший успокоение и в то же время некоторую неутоленность. Мама любила ее, чувствовала, когда ей плохо, могла прийти на помощь в любую минуту, но с тех пор, как появилась София, всегда была чуточку ближе к сестре, чем к ней. Марго ощутила это, еще когда была школьницей, а потом, когда подросла, и вовсе решила, что Софию она любит сильнее. Она не ревновала, простила маме это чувство, и все-таки… И все-таки ей хотелось того же, но чуть больше: чтобы мамина рука дольше задерживалась на ее щеке, чтобы по телефону она чуть глубже вздыхала, услышав, что Марго заболела, чтобы она настойчивей уговаривала ее остаться в Штатах и не ездить к отцу…