Две недели в другом городе

— Возможно, я и сейчас верю в него, — задумчиво произнес Джек — Бог существует. Да, я в это верю. Но, по-моему, мы его не интересуем. Во всяком случае, так как это понимается любой из религий. Ему нет дела до того, что мы убиваем себе подобных, не чтим отца и мать, соблазняем жену соседа. Я не ощущаю, что я для него что-то значу. Если Бог существует, то он, вероятно, ученый, а этот мир — одна из его лабораторий, где он занимается вивисекцией и наблюдает за результатами химических экспериментов. Нас заживо режут на части, отравляют, мы умираем миллионами, словно подопытные обезьяны.

Джек говорил, яростно выплескивая из души боль, вызванную бессмысленной гибелью Деспьера.

— Обезьянка, используемая для контроля и умирающая, грешна перед Богом не более, чем та, которой предварительно сделали спасительную инъекцию и которая отделается легким двухдневным недомоганием. Вероятно, мы все — обезьянки Господа. Мы страдаем и гибнем, удовлетворяя его научный интерес. Чувство вины, которое мы испытываем, нарушая то, что мы считаем его заповедями, — всего лишь забавный вирус, который он сумел выделить и подчинить себе. А вера, возможно, — просто побочный эффект, вызванный вирусом вины, вроде аллергии на антибиотики.

Карлотта нахмурилась:

— Мне не нравятся твои рассуждения. Они слишком мрачные.

— Вовсе не столь мрачные, как сама христианская религия, — заметил Джек — Ты же не против вивисекции, да?

— Не знаю.

— Конечно, не против. Если один ребенок будет спасен ценой гибели миллиона обезьян, это будет честная сделка, правда?

— Наверно, да, — неохотно признала Карлотта.

— Неужели тебе приятнее верить в то, что нас обрекают на вечную муку за те качества, которые не зависят от нас и являются неотъемлемой частью человеческой природы, как зрение и слух? Так хотя бы можно надеяться, что за всем этим стоит некая цель, что наши страдания приносят какую-то пользу в масштабах мироздания. До недавнего времени мы могли думать, что научные изыскания преследуют разумные, конструктивные цели. Теперь, после создания водородной бомбы и бактериологического оружия, эта уверенность поколеблена. Сейчас ученые вышли из доверия. Принимая во внимание вред, нанесенный ими человечеству, большую их часть следует изолировать как социально опасных безумцев. Но мы еще можем надеяться на то, что Бог — это ученый до сорокового года, чья рука способна совершить зло лишь непреднамеренно. Однако между Господом и людьми существует такое же различие, как между экспериментатором и обезьянкой, вскрытой на операционном столе.

— От таких разговоров мне становится не по себе. — Карлотта поежилась. — Вернемся к автомобилю.

Джек взял ее под руку, и они направились к «фиату».

— Ты всегда так считал? — спросила Карлотта. — Даже когда мы познакомились?

— Нет. Эти мысли пришли мне в голову на этой неделе. Когда я приехал в Рим. Я вступил в новый этап моей жизни. За последние две недели со мной произошли странные вещи.

— На твоем месте я бы держалась подальше от этого города.

— Возможно, так я и поступлю.

Прежде чем они сели в автомобиль, возле которого, открыв дверцу, стоял вежливый, предупредительный Гвидо, Карлотта повернулась и бросила последний взгляд на собор Святого Петра.

— В мире, — сказала она, — стоит столько храмов, и все ради лжи, фантазии… Какое расточительство!

Джек покачал головой.

— Это не расточительство, — возразил он.

— Но ты только что сказал…

— Я помню, что я сказал. И все же это не расточительство. Эта церковь… — он указал на громадный собор, — уже одни творения Микеланджело оправдывают ее существование. Но это, конечно, еще далеко не все. Кроме статуй, надгробий, витражей, картин, существуют вещи нематериальные — покой, который обретают верующие.

— Верующие, — тихо повторила Карлотта. — Обманутые люди.

— Нет, не обманутые. Облагороженные. Я им завидую. Безумно завидую всем истинно верующим.

— Тогда почему ты сам не стал верующим? Неужели тебе не хочется обрести душевное равновесие?

— Почему не стал верующим? — повторил Джек — Тебе говорят — веруй. Это все равно что сказать — будь красив. Я бы хотел быть красивым…

Они постояли еще немного, глядя на вымощенную камнем площадь. Дул холодный, колючий ветер; монашки, укутанные до пят в черные одежды, казалось, плыли по мостовой к ступеням церкви.

— Скоро пойдет дождь, — заметил Джек — Я жалею, что мы сюда приехали. Неподходящее утро. Вернемся в город.

В отель они возвращались, почти не разговаривая. Карлотта сидела в углу с задумчивым, серьезным лицом и не глядела на Джека.

— Ты знаешь, почему я никогда прежде не говорила с тобой о религии? — спросила она. — Потому что в моем сознании религия связана со смертью. Мысли о смерти для меня невыносимы. Ты часто думаешь о смерти?

— Во время войны я часто думал о ней, — признался Джек — И в последнее время, оказавшись в Риме, тоже.

Карлотта сняла перчатки. Посмотрела на свои руки. Медленно погладила пальцами кисть.

— Эта плоть, — тихо вымолвила она, и Джек понял, что хотела сказать Карлотта своим жестом и почему она произнесла эти слова.

Она протянула левую руку и сжала пальцы Джека.