Две недели в другом городе

Холт улыбнулся:

— У него нет иного выхода, Джек. Тачино находится на грани банкротства. Но я не собираюсь извлекать из этого выгоду, — извиняющимся тоном добавил Холт. — Я отдаю должное его достоинствам. Я уже говорил вам о них, верно? Он энергичен, полон идей, прекрасно знает запросы публики. Но итальянская манера ведения дел отличается от нашей, Джек Местные бизнесмены совершают операции, которые считаются тут совершенно допустимыми, а в Штатах за них можно получить пять лет. Я буду президентом компании. В ее названии будет моя фамилия. Вы меня понимаете?

— Да.

— Я предлагаю вам нелегкую работу, — продолжил Холт. — Вам придется много трудиться. Сейчас вы получаете двенадцать с половиной тысяч долларов в год Я подпишу с вами контракт, по которому вы будете получать тридцать пять тысяч в год в течение трех лет плюс пять процентов прибыли.

— А что потом?

Усмехнувшись, Холт коснулся рукой широкополой шляпы, висящей на вентиле:

— Там посмотрим, Джек Я бизнесмен, а не работник системы социального обеспечения.

Послышался стук каблуков; к Джеку и Холту, стоявшим у окна, подошел Тачино.

— Знаете, Джек, — сказал Тачино, и тусклый свет лампы отразился от его очков, — я думаю, вам следует выспаться. Завтра вас ждет большая работа. Нам надо закончить дублирование как можно быстрее. Скажу вам правду, Джек, Делани превысил бюджет, съемки тянутся уже три лишние недели. Я слушал то, что вы записали. Мне очень понравилось. Только дело идет слишком медленно. Я знаю, что не ваша вина… — Тачино жестом показал, что не имеет претензий к Джеку. — Мне известно, как медленно работает Maestro. Но сейчас я беру бразды правления в свои руки. Без Мориса вы быстро закончите дублирование, и мы уложим фильм в коробки, прежде чем Делани выйдет из больницы, верно?

— Не знаю, мистер Тачино, — сказал Джек. — Если я буду торопиться, Делани, поправившись, может забраковать мою работу и заставить все переделывать заново.

— Кто ведает, когда он встанет на ноги? — нервно произнес Тачино. — И вообще, выживет ли он? Что мне делать? Ждать? Оплачивать простой ста двадцати членов съемочной группы только из-за того, что режиссеру вздумалось поскакать на лошади? К тому моменту, когда Делани сможет вымолвить слово, эта картина будет демонстрироваться в десяти тысячах кинотеатров.

— Мистер Тачино, — мягко, несколько медленнее, чем обычно, сказал Холт, — не волнуйтесь.

— Мистер Холт. — Тачино коснулся руки американца, — я вами восхищаюсь. Вы — джентльмен. У вас есть скважины с нефтью. Вы можете ждать. У меня нет скважин с нефтью, мистер Холт, мне надо торопиться.

Дверь палаты, где лежал Делани, открылась, и в коридор вышел врач. Вид у него был бодрый, равнодушный.

— Мистер… Эндрюс, — сказал он.

— Да? — отозвался Джек.

— Он хочет поговорить с вами, — сообщил доктор. — Только две минуты. Не более. Постарайтесь, пожалуйста, не волновать его.

Джек вопросительно оглядел всех присутствующих.

— Что-нибудь передать ему? — обратился он к ним.

Все молчали. Затем Холт произнес:

— Скажите Делани, пусть ни о чем не тревожится.

Джек шагнул в палату и закрыл за собой дверь.

Лишь одна неяркая лампа, стоящая сбоку от кровати, освещала комнату. В углу палаты сидела медсестра. В полутьме Джек не мог разглядеть выражение лица Делани или цвет его кожи. Накрытое одеялами тело друга, лежащее на высокой больничной кровати, казалось детским, хрупким; дыхание его было тяжелым, неровным. Он словно уменьшился в размерах. Морис здорово похудел за один день. К щеке Делани были приклеены пластырем трубки, которые заходили в его ноздри; по ним поступал кислород. Когда Джек остановился возле кровати, Делани поприветствовал его, еле заметно пошевелив пальцами. Джека охватило желание взять Мориса на руки, покачать друга, утешить, попросить у него прощения.

— Сэм Холт стоит в коридоре, — сказал Джек. — Он просит тебя ни о чем не тревожиться.

Делани попытался засмеяться.

— Джек, — прошептал режиссер, — две вещи. Первое — не подпускай Тачино к фильму.

— Не беспокойся о фильме.

— Он мечтает добраться до него, — вымолвил Делани. — Надо доснять финал. Ну, в привокзальном баре. Это самый важный эпизод в картине. Тачино превратит его в сцену из «Аиды». Не разрешай ему делать это.

— Я приложу все мои силы, чтобы этого не произошло, — пообещал Джек; его охватило чувство собственного бессилия и жалости к Делани, который даже сейчас, дыша кислородом и с трудом выговаривая слова, прежде всего думал о работе. И какой работе! Джек помнил сцену в баре. Делани был прав, назвав этот эпизод важнейшим в фильме, но сама картина ничего собой не представляла. Джеку казалось печальным, даже нелепым то, что человек, находящийся между жизнью и смертью, думает о чем-то столь несущественном, как несколько десятков метров целлулоида. «Боже, я вступаю в Твое царство. Но прежде я должен дать некоторые указания актерам».

— Если я сыграю в ящик, — сказал Делани, — мне бы не хотелось, чтобы этот итальянец загубил мою последнюю работу.